Рейтинг@Mail.ru
Авторизация
Логин:
Пароль: забыли пароль?




Андрей Тарханов: «Поэту небо делает подсказ…»

"Человеком, улыбающимся в бурях, в поединке огня и льда" назвала однажды югорчанина Андрея Тарханова венгерская поэтесса и переводчица Анна Беде. Таков он и есть. Улыбается миру, что бы ни случилось. Потому что поэт. А глаза поэта устроены иначе. Он видит больше, чем окружающие его люди.

Дума у спиленного дерева

Запах свежеспиленного дерева,

Как ты душу растревожил мне!

Пахнет хвоей, горьковатой серою,

Каплями янтарными на пне.

Ветки, будто лапы глухариные,

Вписаны в брусничник навсегда.

Дерево, я с мудростью совиною

Для себя возьму твои года.

Может, стану осторожным более,

Знаю, что перед коварством слаб.

В странном мире за одним застольем

Пьют владыка, и поэт, и раб.

В странном мире лицемера жалкого

Люди часто носят на руках…

Было схоже дерево с гадалкою,

Взгляд искал кого-то в небесах.

Я и сам гляжу туда с надеждою,

Брата жду из дали голубой.

Взглядами лаская тучи вешние,

Слышу: вновь сюда идут с пилой.

Нарушитель

— Помню, проснулся рано. Река чистая. Кони играют, — делится далёким воспоминанием Андрей Семёнович. — Я в воде на спине качаюсь. Справа кукушка кукует. Слева — озеро Туман. Такая благодать! Люди спят ещё. А я думаю: вобрал бы в себя весь этот мир, всю необыкновенность этого утра!

Сквозь толщу лет Тарханов отчётливо видит чудесную картину, которая заставила ликовать его душу.

— Вот как, обладая такой красотой, не писать стихи? — недоумевает он.

Действительно, как?

В детстве, ещё не написав ни строчки, семилетний Андрей понял, кто он есть на белом свете. Ему подсказала лиственница, которая росла у домашнего крыльца. По мансийским поверьям это священное дерево трогать было нельзя.

— А я задумался: "Почему?" — рассказывает Тарханов. — Палкой-то, конечно. Но рукой? Я погладил дерево, почувствовал его трепет и отскочил. Ничего страшного не произошло. Наоборот, мне показалось, что ветки лиственницы ласково зашептали и приветствуют меня. Прибежал домой, кричу: "Бабушка! Я лиственницу погладил". Бабушка сначала вздрогнула, потом вопросительно посмотрела на меня. Я торопливо сообщил, что всё обошлось, дерево не ударило меня веткой. Напротив, зашумело! Наверное, похвалило меня? Бабушка засмеялась: "Ну, значит, лиственница тебя признала!"

Много лет спустя Андрей Семёнович поведал эту историю своим однокашникам на Высших литературных курсах Союза писателей СССР. Поэт-фронтовик Александр Межиров, который вёл семинар поэзии, попросил курсистов вспомнить, при каких обстоятельствах они почувствовали себя поэтами. Тарханов с искренностью северного человека описал свою детскую влюблённость в лиственницу и любопытство, заставившее нарушить неписаные мансийские законы. Аудиторию накрыла заворожённая тишина. Вьетнамские гости, приехавшие в Советский Союз перенимать опыт литературной учёбы, сидели открыв рты. После семинара они бросились наглаживать Тарханова, словно он сам был священным деревом. Что-то щебетали восхищённо.

— Признали во мне поэта. В самом большом смысле! — отмечает Андрей Семёнович.

Крылья солнца и "подарок" кедровому пню

Андрей Тарханов родился в югорской деревне Аманья, где текла быстрая рыбная речка с таким же названием. За деревней стоял величественный кедровник, который для манси, естественно, был священным и который, само собой разумеется, манил любознательного мальчишку.

— Там был старый кедр, наклонившийся над речкой. Он мог упасть. Я жалел его. И первое своё стихотворение потом написал именно об этом кедре, — сообщает Андрей Семёнович.

— Я думаю, поэта из меня вырастила бабушка Матрёна Александровна, которая прожила 112 лет! — рассуждает он. — В Пасху она усаживала меня к окошку и говорила: "Сейчас, внучек, будет солнышко играть. Вот оно маленькое, как цыплёнок. У него жёлтенькие крылья. Вот оно поднимается выше, и крылья растут. А когда солнце взойдёт совсем высоко, его крылья будут огромными!" Бабушка сформировала моё образное мышление. Благодаря ей всё вокруг меня стало живым.

Впечатлительный паренёк полюбил сидеть у окна. Он следил не только за тем, как солнце расправляет крылья. Когда в небе начинал грохотать гром и бабушка с сестрой Андрея, испуганные, забирались под кровать, мальчик смотрел сквозь стекло на разгневанное небо и пел.

Он научился видеть то, что было недоступно другим. Одно из ранних поэтических воспоминаний Тарханова — "рябина в оранжевом платке", которая выбежала из холодного тумана навстречу ему — ребёнку, уезжающему из родного дома учиться в интернат. Яркое деревце на высоком яру словно парило в молочной дымке. Андрею показалось, рябина вот-вот сорвётся в реку. Мысленно спросил у неё: "Зачем ты здесь?" "Тебя проводить пришла…" — услышал в ответ.

Андрей Семёнович говорит, что первые стихи написал в 7-м классе. В том возрасте он ещё внимательнее стал прислушиваться к голосам природы: шуму леса, шороху речной волны, шёпоту облаков. Тогда ещё глубже прочувствовал своё слияние с природой.

— У меня есть стихотворение "Человек и волк". В нём как раз говорится об этом слиянии, — приводит пример Тарханов. — Это же я по лесу шёл! Это же мне встретился волк! Теперь думаю: почему отправился туда ночью? Может, ради будущего стихотворения?

Его первые стихи не сохранились. Юный поэт "подарил" их старому кедровому пню. Это случилось на первом курсе пед-училища.

— Что мне в голову пришло? — пожимает плечами Андрей Семёнович. — Боялся, что ребята обнаружат мои стихи. А как они к этому отнесутся? Решил: зарою блокнот, а пенёк замечу. Так и сделал. Но потом не нашёл заветное место…

Это был странный поступок. Незадолго до роковой встречи с пнём на одном из уроков литературы, которые вела "изумительная Вергиния Карловна Эрлих", Тарханов осмелился ввернуть в сочинение на заданную тему поэтические строки, родившиеся как бы сами по себе. Учительница отложила работу талантливого студента в сторону. На ближайшем же уроке она прочла стихотворение вслух. "Как думаете, кто автор?" — спросила у ребят. И автор начал сползать под парту. А его сокурсники гадали: "Некрасов? Есенин?" В конце концов Вергиния Карловна назвала имя. Ребята округлили глаза.

— Никто не смеялся, — уверяет поэт. — Но блокнот я всё равно решил спрятать…

Как-то раз он отважился прочитать своё стихотворение сестре-двойняшке Нине. Та подивилась. И стала пытать его, где это стихотворение записано. Тарханов насторожился: сейчас разнесёт по деревне! Спрятал рукопись. И тоже — с концами…

Цех испытаний

— Глаза болят с некоторых пор, — вздыхает Андрей Семёнович и поясняет: — В детстве дома при лучине читал. А в интернате — при луне.

Первой книгой, которая потрясла будущего поэта, стал роман "Абай" казахского писателя Мухтара Ауэзова. Чем потрясла? Тем, что, оказывается, жизнь казахов смыкается с жизнью северян — на священных "перекрёстках". Зачитываясь приключенческими книгами Фенимора Купера, Тарханов тоже проводил параллели, сравнивал американских героев с опытными охотниками-манси. С юности полюбил он поэзию Лермонтова, Тютчева, Некрасова. Высоко оценил житейский юмор Чехова. С тех пор всякий раз, когда надо поправить настроение, Андрей Семёнович берётся за Антона Павловича.

— А сейчас я читаю "Бегство в Россию" Даниила Гранина. Где увидите эту книгу, берите мгновенно! — рекомендует Тарханов.

Я, в свою очередь, порекомендую читателям поискать в магазинах новый сборник югорского поэта "Буранная Россия". Он вот-вот выйдет в Тюмени тиражом 2000 экземпляров. Книга станет 24-й в творческой биографии литератора.

— А вы — плодовитый автор! — констатирую.

— Ещё бы гонорар платили! — хмыкает Тарханов. — Но сейчас этого уже нет. Надо хлопотать, искать спонсоров. Меня хорошо поддерживали геологи в Горноправдинске. Я четыре года летал на буровые. Помните историю с упавшим вертолётом в конце 80-х?

— Что за история?

— Я был в том вертолёте. Уже возвращался из Горноправдинска в Ханты-Мансийск. Внизу, насколько хватало глаз, — вода, вода. Я ещё подумал: упади вертолёт — никто не найдёт его. И только эта мысль стукнула, как что-то мимо окошка промелькнуло. Как потом выяснилось, лебедь. Он попал в сопло вертолёта. Машину затрясло. Нас 12 человек на борту. И тонна груза. Мы должны были по пути сбросить его у буровой. Запахло горелым. Стали падать в озеро. Никто не паниковал. Смирились. Я глаза закрыл. "Ну, вот и всё!" — сказал себе. Но лётчики сбалансировали. И мы плюхнулись аккуратно. Май был. Воды-то сверху чуть, а внизу — лёд. Вертолёт давит на него всей массой, лёд трещит, но держит. К счастью, неподалёку была вертолётная площадка. Две машины готовились к вылету на буровые. Вертолётчики поспешили нам на помощь. У меня в тот момент было какое-то непонятное состояние, будто сплю. Никто, слава Богу, не пострадал.

— Вы — счастливчик! А в качестве кого летали на буровые?

— Я был зачислен в штат Горноправдинской экспедиции как "рабочий цеха испытаний". Но писал очерки и стихи о геологах.

— Интересный штрих в творческой биографии… Но вы же планировали стать педагогом. Хотели получить стабильную профессию? Ведь поэзия — это скорее призвание…

— В моё время в Ханты-Мансийске можно было выбирать между медучилищем и педучилищем. Что ближе к литературе? Конечно, педагогика! К тому же тогда в северных деревнях учитель был в некотором смысле божество. К преподавателям относились с глубоким уважением. Окончив училище, я год отработал в школе учителем пения и рисования. Потом поступил в Ленинградский пединститут. Да, я хотел быть педагогом!

— Тогда почему ушли в газету?

— После института отправился в районо за назначением, но первым, кого встретил по дороге, был редактор районной газеты. Он позвал к себе. Я согласился. Отработал год и сбежал. Мне не понравилось. Работа на износ! Приходилось принимать корреспонденцию от авторов из сёл и деревень, зачастую в вечернее время. Ну зачем мне это? Сам-то я, по сути, почти не писал. В общем, уехал в Ханты-Мансийск. Устроился в Дом народного творчества методистом. А руководил этим учреждением бывший партийный работник, бюрократ — смеху вызывал много, а толку от него не было. Ушёл я и оттуда. Почему в школу не вернулся? Мне хотелось писать стихи! Устроился в газету "Ленинская правда", где работал собкором и возглавлял литературное объединение. Через семь лет укатил в Москву на Высшие курсы сценаристов и режиссёров Союза кинематографистов СССР. После работал на телевидении в Ханты-Мансийске. Снимал фильмы о народных умельцах. Увы, эти ленты не сохранились. Наконец, окончив Высшие литературные курсы, возглавил межокружную Угро-Ямальскую писательскую организацию и целиком посвятил себя литературе.

С поэтом-манси легко бороться

— Ваш первый сборник вышел в 1963 году. Получив его на руки, что испытали? Радость, удовлетворение, восторг?

— Тюменская писательская организация устроила мне чествование в ресторане. Но у меня особого восторга не было. Редакторы губили нас тогда. Не пропускали лучшие стихи! И так из книги в книгу. Отбирали только то, что, по их мнению, было подходящим. Редко они понимали нас, пишущих…

— Зато сейчас издавайся, сколько хочешь, даже и без редактора. Только деньги плати!

— Да… Теперь каждый может редактировать себя сам. Но я бы не сказал, что это правильно и что всем это подходит. Редактор всё-таки нужен. Умный, вдумчивый и деликатный. Помощник, но не цензор! Такой, что может найти ошибку, но не будет вмешиваться в особое состояние автора, которое он изложил в стихах.

— Вы манси, но пишете на русском…

— Я учился в русской школе! Книги читал на русском! Моя мама — русская. А вот отец — манси. Но он погиб во время Великой Отечественной войны. И на мансийском со мной только бабушка говорила.

— В СССР было непросто получить писательские корочки. Вы стали членом Союза писателей только в 1980 году…

— В творческой среде много завистников. Будем говорить прямо. До этого меня дважды хотели принять в Союз. Но нашлись противники. У меня нет на них злости. Легко было со мной бороться. Главный аргумент: "Манси, а пишет на русском!" Я лишь улыбался. Какая разница, на каком языке я пишу? Главное, что и как!

— Про вас писали: "Поэт Тарханов видит мир не так, как русские поэты"...

— Это правда! Я — язычник! Хоть и христианин… Язычник по правилам души своей. Без связи с природой я — никто! Расскажу один случай. В том священном кедровнике, про который я уже говорил, у меня похоронен маленький брат Ваня. Однажды он заболел. Лежал простуженный у печки. Мать велела проверить его, мол, что-то затих. До сих пор помню его позу… Кричу: "Мама, Ванька спит!" У неё ухват выпал из рук. Я очень переживал смерть брата. И вот взрослый, уже много испытавший, поехал домой к заболевшей матери. Погода ужасная была. Холодина. Дорога лежала через озеро Туман. На переезде мне речка открылась. За ней кедрач. Я обмер. Пронзила мысль: "Там же Ваня похоронен". Неожиданно для себя я крикнул: "Ваня!" И вдруг услышал над собой птичий плач. Я стоял не шевелясь. Плач улетел, а мне тепло стало.

Ночная муза

— У вас есть замечательное стихотворение "Мы все одиноки по-своему". Мне кажется, поэты среди всех самые одинокие люди. Ведь поэзия требует уединения души…

— Так оно и есть, поэт всегда одинок. Хотя у него могут быть семья, дети, внуки. Раньше думал, почему я ищу одиночество? Часто уходил от людей в лес, на речку. Поэтическое творчество — не от мира сего. Поэту словно какой-то подсказ сверху идёт. В такие моменты он должен быть один…

— Правда, что вы ночами пишете?

— В три часа, как по заказу. Давно уже так. Я, может, и не хотел бы в это время бодрствовать… Однако ночь дарит человеку удивительное состояние!

— Ваша муза с годами меняется?

— Чувствую, устаёт. Раньше любой оттенок, полутон мог родить стихотворение. Вот, к примеру, прошла мимо меня женщина в шарфе, и аромат от развевающегося шарфа напомнил лавандовые поля Крыма. Родилось стихотворение. Сейчас такие состояния уже редки.

— Поэты на земле не переводятся. Но людей, читающих стихи, становится всё меньше, как мне кажется. Кто-то эмоционально сказал: "Мир без поэтов обречён!" А без ценителей поэзии мир прожить может?

— Без поэзии миром начинают править деньги. Что сейчас и происходит… В душе я чувствую тревогу… за внуков. Не туда катимся! Деньги управляют человеком. Они, а не книги, стали его хозяином. А ведь книга трогает душу. Не тронутая ею душа — страшна…

"Буранная Россия" станет 24-й книгой в творческой биографии Андрея Тарханова.

досье "ТИ"

Андрей Семёнович Тарханов родился 13 октября 1936 года. Его первое стихотворение было опубликовано в 1956 году в газете "Сталинская трибуна". Автор стихов, рассказов, сказок, созданных на основе мансийских легенд и сказаний. Произведения поэта переведены на болгарский, венгерский, финский и другие языки. С 1990 по 1997 годы возглавлял межокружную Угро-Ямальскую писательскую организацию. Был секретарём правления Союза писателей России, членом правления Международного общества финно-угорских писателей. Лауреат премии "За развитие культуры народов Севера" и премии губернатора ХМАО в области литературы за книгу "Снежная симфония", Всероссийской литературной премии имени Твардовского за избранные стихотворения "Исповедь язычника". Почётный гражданин Ханты-Мансийска и Ханты-Мансийского автономного округа. Награждён орденом Дружбы народов и многими медалями.

Берёзовские лиственницы

Обласканы инеем вьюги

И светом брусничной зари,

Они, вековые подруги,

Сюда, как на праздник, пришли.

У Сосьвы стоят величаво.

Распахнут для них горизонт.

Давно обрели свою славу,

К ним люди идут на поклон.

Их Меншиков гладил рукою,

И Ваули взглядом ласкал.

А эту вот листвень зимою

Однажды я сам целовал.

Стоят, словно воины, дружно,

В них — стойкость таёжных людей.

Порой для души очень нужно

Касаться священных ветвей.

***

Иду, распахнув свою душу

Ветрам, небесам и лесам.

Я клятву свою не нарушу –

Служить солнцеликим словам.

И кедрам стоять в озаренье,

Подснежникам майским цвести

На этом благословенном

И милосердном пути.

Белая ночь

Ночь как сон — и волшебный, и давний,

Ночь, как чайка над Обью, бела.

И на время прозревшие камни

Плачут на косогоре села.

Это им от небес подаренье —

Увидать на мгновенье окрест

Родников золотое свеченье

И молочно-оранжевый лес.

Видят в белых одеждах влюбленных,

Словно тающих в белом дыму.

Все сейчас — для счастливых, смятенных,

И остаться нельзя одному.

Не спеши, огнекрылое утро,

На дорогу свою не зови.

Эта ночь, это белое чудо —

Облик первой далекой любви.

Мы все одиноки по-своему

Мы все одиноки по-своему.

И я одинок.

Даже ты –

Такая красивая, знойная,

Не знавшая в жизни беды.

Стоишь на виду у роскошного

Восхода. Открыты пути.

И с паруса взгляда тревожного

Не можешь сейчас отвести.

Вниманьем друзей избалована,

И, яркую жизнь возлюбя,

Ты хочешь, чтоб ныне взволнованно

Позвал я в дорогу тебя.

Но… дума моя одинокая.

Живёт уже бурей ветров.

Плыву. И луна краснобокая

Садится на гребни валов.

Я падаю птицею раненой,

Но снова беру высоту…

И в этой стихии отчаянной

Я пережил грусть и беду.

Так вот почему одиночества

Просил я с мольбою, волна:

Ведь в буре есть музыка творчества.

Мне музыка эта нужна.

Любовь Егорова, по материалам
Парламентская газета Тюменские известия
Информационное агентство МАНГАЗЕЯ
Заметили ошибку в тексте?
Выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter

Добавить комментарий
Коммментариев: (0)

Добавить комментарий

 

Мастера по дверям в Ново-Переделкине

Подробнее, о собрать стенку в гостиную в Москве

Спонсорская лицензия в Великобританию

ТОП 5 новостей
За сегодня За неделю За месяц