От жандармской пешей команды - к отделу ГПУ

***

Полковник запаса Владимир Слабука, автор нескольких книг об истории отечественных органов государственной безопасности и пограничной службы, завершает работу над сборником очерков, посвященных 95-летию создания Управления ФСБ России по Камчатскому краю, которое нам предстоит отметить в мае следующего года.

В новой книге, как и в предыдущих, Владимир Слабука знакомит читателей с уникальными архивными материалами, рассказывает о неизвестных широкому кругу страницах истории советских и российских органов государственной безопасности. Сегодня мы начинаем публикацию нескольких глав новой книги.       

***

ФОТО: http://poluostrov-kamchatka.ru/pknews/photos/detail.php?ID=6370

От жандармской пешей команды - к отделу ГПУ

Генерал Иванов-Мумжиев смотрел на Александра Пурина, не скрывая презрения и брезгливости. Бывший телеграфист, вознесенный революционным лихолетьем на высоты камчатской власти, руки с зажатым двумя пальцами листом тонкой рисовой бумагой не отпускал. По крупным буквам напечатанного на ней текста без труда угадывалась пишущая машинка японского консульства. Она одна в Петропавловске имела такой шрифт.

- Что, сами Иудину грамоту сочинить не могли, японцы потребовались? – прищурив глаза, процедил генерал.

- Вы не понимаете, Петр Михайлович. Это спасение для всех нас. Вы остаетесь на Камчатке, управляете нашим богатейшим краем. Японцы готовы нас финансировать, они гарантируют, что не пустят сюда большевиков…

- Вот, что, батенька, я участник трех войн[1], не считая этой, братоубийственной… Георгиевский кавалер, за русско-японскую награжден золотым оружием… В крестьянской семье родился… Погоны полковника при государе императоре собственными потом и кровью заслужил, никогда не подличал в поисках наград и привилегий, а уж пойти на предательство ради собственного благополучия... торговать землей российской – увольте…

Неизвестно, такой или нет диалог состоялся между начальником Камчатской области генерал-майором П.М. Ивановым-Мумжиевым    и управляющим его канцелярией чиновником военно-морского ведомства[2] А.А. Пуриным. Петр Михайлович записок не оставил. О том, что Иванов-Мумжиев отказался в октябре 1922 года подписывать обращение к микадо, составленное японским консульством, известно со слов Пурина. Он же рассказывает о содержании документа. (Снимок 1. "Петр Михайлович Иванов-Мумжиев")

В обращении, которое требовали от начальника Камчатской области подписать, японцев фактически призывали оккупировать полуостров. В качестве источника финансирования коллаборационистского правительства на полуострове Страна восходящего солнца предполагала использовать средства за пользование биологическими ресурсами в российских территориальных водах, которые Токио на протяжении нескольких лет ни белогвардейским, ни советским властям не выплачивало, а аккумулировало на специальных счетах. Речь шла о серьезной по тем временам сумме в 7 миллионов иен.

Пурин неизменно сожалел, что генерал Иванов-Мумжиев не подписал обращения. Позднее Александр Антонович, продолжавший именовать себя председателем Камчатского областного комитета, в письме возглавляющему совет уполномоченных организаций автономной Сибири В.И. Моравскому сообщал: "По делам эвакуированных мне пришлось быть в Токио, где видные японские общественные деятели, представители крупных фирм в Российском посольстве[3] жестоко бичевали поступок генерала Мумжиева, и наши решения оставить северо-восточную окраину, каковым поступком мы привели к гибели белое движение в Якутской области".

Вблизи берегов Камчатки и в Петропавловской бухте стояли японские крейсера и миноносцы готовые воспрепятствовать высадке экспедиционных сил Красной армии на полуостров. На кораблях ждали специального сообщения от императорского консула в Петропавловске о том, что законные камчатские власти просят защитить их от большевиков. Сообщения от консула не последовало…

2 ноября 1922 года администрация Камчатской области, назначенная владивостокским правительством генерал-лейтенанта М.К. Дитерихса, воинские команды и значительная часть зажиточного населения полуострова на пароходе "Сишан" и канонерской лодке "Магнит" покинули Петропавловск. На их борту в числе остальных четырех сотен беженцев находились Пурин и Иванов-Мумжиев. Оба они окажутся в Маньчжурии.

Пурин продолжит вести антисоветскую деятельность, примет участие в засылке террористических групп на территорию СССР. После того, как его исключат из Совета уполномоченных организаций Автономной Сибири за "организацию и посылку группы для участия в партизанском движении, каковая... попала в крайне тяжелое положение, а собранные для этого средства оказались выброшенными в интересах советской провокации", начнет искать контакты с ИНО ОГПУ и установит их в 1934 году.

Оперативная связь с советской разведкой, согласно справке 1-го Главного управления КГБ при СМ СССР, датированной февралем 1956 года, им "поддерживалась (с перерывами) до 1942 года". Одновременно Александр Анатольевич, отмечается в справке, "сотрудничал с японской, американской, и британской разведками".

Скончается "слуга многих господ" от воспаления легких в хабаровской внутренней тюрьме МГБ в августе 1952 года в возрасте 67 лет. Перед этим он успеет кое-что рассказать о себе следователям, которые вели его дело. В частности, признается, что, покинув Камчатку, он по заданию японских спецслужб осядет в Циндао для антисоветской работы среди эмигрантов, войдет в состав Братства русской правды – одной из наиболее активных антисоветских организаций, занимавшихся шпионской и диверсионной работой на территории СССР.

Перебравшись в Шанхай, А.А. Пурин, продолжая работать на японцев, установил связи с американской, гоминдановской и советской разведками. Гонорары от них позволяли Александру Анатольевичу безбедно существовать. На следствии бывший радиотелеграфист подробно опишет 19 известных ему агентов иностранных разведок, проживавших в Шанхае.

Из-за слабого здоровья А.А. Пурина допрашивали его в Хабаровске не более четырех часов в сутки и только в дневное время. Многие тайны своей авантюрной жизни он так и не успел рассказать следователям.

По-другому сложится судьба русского болгарина боевого офицера П.М. Иванова-Мумжиева. В эмиграции он решительно откажется от политической деятельности и умрет в декабре 1927 года. Не выдержит сердце честного солдата. По некоторым сведениям, на него выходили сотрудники ИНО ОГПУ и передали предложение официальных советских властей, которым стал известен петропавловский эпизод, перейти на службу в Красную армию. Иванов-Мумжиев вежливо отказался, заявив, что лишь единожды в жизни присягают.

Обязанности начальника Камчатской области генерал исполнял всего восемь дней, но, не подписав обращения к японцам, сделал для полуострова много больше, чем кто-либо из его предшественников в годы революционного лихолетья. Нам остается только гадать, как долго мог оставаться полуостров под фактической оккупацией японцев, получи они обращение "законных камчатских властей". С северного Сахалина подданные микадо убрались только в мае 1925 года. Камчатка же вернулась в состав Советской России уже осенью 1922 года.

С первых же дней перед губревкомом, к которому с 10 ноября перешла вся полнота власти на громадной территории, включавшей в себя кроме современного Камчатского края Чукотку и часть районов Магаданской области[4], во всей остроте встали вопросы обеспечения безопасности. И дело было не только в том, что продолжали действовать хоть и немногочисленные, но осознававшие свою обреченность, а потому дерзкие и беспощадно жестокие к представителям новой власти, вооруженные группы. Их достаточно быстро сумеют обезвредить экспедиционные подразделения Красной армии, имевшие в своем составе представителей особых отделов ГПУ. Уничтожат остатки вооруженных отрядов, занимавшихся политическим бандитизмом, после создания на полуострове органа безопасности камчатские чекисты во главе с И.Я. Ломбаком с помощью присланного из Владивостока дивизиона ОГПУ и созданного из экспедиционных войск и камчатских коммунистов отряда ЧОН[5] (Снимок 2. "90-й дивизион ГПУ").

Труднее, чем расправиться с бандами, оказалось преодолеть негативное отношение к новой власти со стороны значительной части населения губернии. Социально-политические настроения жителей северо-восточной окраины страны характеризовали две почти антагонистические тенденции. С одной стороны – негативное отношение к новой власти, а с другой – ожидание от неё экономического изобилия и прочих чудес. Поэтому неизбежным оказалось распространение среди жителей социального пессимизма. К тому же на Камчатке, Чукотке, в Охотском и Гижигинском уездах существовали, обусловленные экономическими причинами, стойкие симпатии к Японии и Соединенным Штатам. К моменту восстановления Советской власти на территории губернии рубль практически вытеснили из обращения иена и доллар.

Активно японцы работали по созданию сети агентов влияния и разведывательных резидентур. Особенно усиленно обрабатывалось население Усть-Большерецкой волости, южную оконечность которой от Японии отделяли семь миль Первого Курильского пролива. Жителей активно уговаривали перейти в подданство Страны восходящего солнца. Почти два десятка авторитетных жителей волости свозили на Хоккайдо, чтобы они посмотрели на жизнь в Японии.

По некоторым данным, в 1919 году жители волости написали письмо императору Ёсихито[6] с просьбой принять их в подданство. Токио, видимо, на тот момент посчитало такой шаг политически невыгодным. Оно поддерживало правительство А.В. Колчака, администрация которого управляла полуостровом.

Политическое и экономическое влияние японцев еще долго будет ощущаться на Камчатке. Нескоро сотрудники ОГПУ-НКВД научатся противостоять такому опытному и искушенному противнику, каким являлось японское разведывательное сообщество.

На Чукотке ситуация с американским влиянием окажется еще более катастрофичной. Местное население практически не говорило по-русски, зато сносно общалось на английском. Там переломить ситуацию удастся только после окончания второй мировой войны.

Императорские военные корабли и транспорты использовали камчатские бухты, как свои собственные. Они зимовали в Петропавловской бухте в период с 1920 по 1922 годы. Японские моряки патрулировали в дневное и ночное время улицы Петропавловска, проводили в его окрестностях тактические учения и стрельбы, в том числе из полевых орудий. Мало что изменилось и после восстановления на Камчатке советской власти. (Снимки 3, 4. "Японцы на Камчатке 1 и 2")

21 мая 1923 года без предварительного извещения и получения разрешения в Петропавловскую гавань вошли японские вспомогательный крейсер "Канто" и три миноносца. В бухте корабли императорского флота задержались надолго. Старший инспектор Дальрыбы И.И. Семенов, командированный на Камчатку в 1923 году на сторожевом корабле "Красный вымпел" писал: "Нынешним летом пришлось действовать вообще по отношению к японским рыбопромышленникам очень осторожно. В Петропавловске стояли два – четыре контрминоносца, ходивших по побережью Камчатки".

Ошвартованные в Петропавловской гавани японские корабли летом 1923 года блокировали своими мощными передатчиками работу местной радиостанции. Советские власти несколько раз просили командиров кораблей не выходить в эфир на одной частоте с радиостанцией Петропавловска, те обещали, но продолжали глушить и перехватывать сообщения.

Гражданские суда Японии также продолжали заходить во все камчатские порты – в Усть-Камчатск, Усть-Большерецк, Усть-Хайрюзово без уведомления и соблюдения существующих международных правил.

В камчатских водах японские рыбаки вели лов краба, лосося, другой рыбы без всяких ограничений. В 1917 – 1924 годах на их долю приходилось 99 процентов всех биоресурсов, добытых у берегов Камчатки и 77 процентов лосося, выловленного в реках полуострова. При этом, по сведениям американского ученого Джона Стефана, "рыбаки и служащие консервных фабрик носили оружие и выставляли пикеты. Японские военные корабли стояли на якорях у берегов Озерновского и Петропавловска, имея на борту подразделения морских пехотинцев, готовых к высадке, если их соотечественникам потребуется помощь".

Особенно наших соседей интересовали каланы Командорских островов. В водах, окружающих острова, подданные микадо вели браконьерскую охоту на морских животных, имевших несчастье получить от природы ценнейший мех. Незаконным промыслом японцы не ограничивались. В прибрежные воды Командорских островов в местах традиционного обитания каланов корабли императорского флота, полицейские шхуны и промысловые суда выливали нефть, надеясь, что она заставит животных мигрировать к Курилам, которые на тот момент принадлежали японцам.

Контрабанда в губернии носила массовый характер. Пушнина, и все, что представляло ценность, в промышленных масштабах уходили за рубеж, прежде всего в Японию, Соединенные Штаты, Канаду, остававшуюся еще в подданстве британской короны. На Чукотке, Охотском уезде янки, старатели-хищники со всего мира вели несанкционированную добычу золота, опять-таки с промышленным размахом. На Чукотке до сих пор можно найти остовы доставленных американцами в этот период на советскую территорию драг.

Геологи нас и по сей день уверяют, что на Чукотке рассыпное золото встречается редко. Старатели, во всяком случае, в 20-х годах прошлого века, имели на этот счет совершенно иную точку зрения. На берегах чукотских рек и ручьёв им удавалось намывать совершенно невероятное количество золотого песка. Об одной из таких международных артелей черных старателей наш рассказ впереди.

Коренное население спаивалось контрабандным спиртом. В ряде мест, особенно на севере Камчатки, на Чукотке бесчинства японцев, американцев и канадцев переходили в откровенный бандитизм. Промысловый досмотрщик Олюторско-Наваринского промыслового района Д.Н. Бахирев летом 1922 года побывал на восточном побережье Камчатки. Вернувшись во Владивосток, он 15 сентября докладывал управляющему рыболовными и звероловными промыслами на Дальнем Востоке:

"5 июля в 9 часов утра я выехал на рыбалку Караева[7] на реке Онухе… Меня встретил старшина Онли и сообщил весть о кошмарном убийстве, приблизительно в марте, полковника Нерике[8] и лейтенанта Иванова[9] вместе со служащими рыбалки с неизвестными фамилиями, убитыми японцами для возможности ограбления предприятия. Был также убит русский матрос с женой и ребенком. Полковник Нерике и лейтенант Иванов были зарезаны и спущены в море. Та же участь постигла и рабочих, которых японцы встретили по возвращении их с работы, и, убив их, там же кинули с камнями на шее в море в мае. Женщина же подвергалась издевательствам и насилию в течение долгого времени и в конце живою была сброшена в море.

В этом районе наблюдается даже частичное бегство жителей в горы, так как японцами все у них отбиралось, и убивались олени.

Все это мне передал вышеуказанный староста, бывший свидетелем этой страшной трагедии. Упомянутые убийцы, японские рабочие, после убийства 5-го июня сего года на пароходе "Владиво-мару" выехали на родину, увозя перечень следующих товаров: 5 ящиков винчестеров, 35 штук лисиц, 24 медвежины[10], пятьдесят песцов молодых и старых, оленьих шкур в количестве 250 штук, палаток высшего образца 40, 15 штук кухлянок, корякских шапок, большое количество: золотые кольца, часы, костюмы, золотые зубы с убитого полковника и много другого домашнего скарба".

Следствия по этим страшным преступлениям не велось, виновных не наказали. В том же документе Д.Н. Бахирев поясняет почему: "…В Петропавловске судно ("Иче-мару" - В.С.) пришло в 6 часов вечера 10-го августа, и 11 числа я выехал на военный пароход дальневосточного правительства "Магнит", где в это время находился ревизор рыболовства, и доложил ему о виденном, просил его принять меры охраны имущества, расхищаемого японскими судами, но ввиду того, что в порту стояли японские суда и предпринять было что-либо невозможно, мой доклад и заявление было оставлено без последствий. Там же стояло японское судно, за хищение, арестованное заведующим Командорскими островами, но, несмотря на арест, в ночь, снявшись с якоря, оно ушло в неизвестном направлении…".

Иными словами, советский суверенитет над северо-восточными территориями страны имел характер юридический, но никак не фактический. И установление советской власти на Камчатке, Чукотке и в Охотском крае во всей полноте требовало проведения громадного объёма работы, в которой деятельность органов безопасности занимала не последнее место.

Не стоит думать, что опасность потери суверенитета над северо-восточными территориями страны возникла только в постреволюционные годы, с установлением в России советской власти. Такая угроза начала ощущаться с середины XIX века. Прямая экспансия Англии и Франции во время Восточной войны 1853 – 1856 годов результатов не принесла. Начался поиск других способов вытеснения России с Тихоокеанского побережья Азии и Америки. Непродуманная продажа Александром II в 1867 году Аляски продемонстрировала всему миру возможность "мирного" сценария территориальных приращений за счет России.

Опасность потери Россией восточных областей значительно усилились после того, как Япония, оставив в прошлом междоусобную самурайскую резню, попыталась втиснуться в известный ряд тогдашних мировых хищников. Первые территориальные приращения Страны восходящего солнца за счет России происходили мирно. Вначале все тот же Александр II в 1875 году "поменяет" Курильские острова на южную, японскую, часть Сахалина. Так подданные микадо окажутся у берегов Камчатки и начнут давиться слюной жадности, узнав, сколь богата она рыбой и пушниной, в том числе соболем, голубым песцом и морской выдрой (Снимок 5. "Вот она – вожделенная шкура калана").

Внук Александра II, тоже второй, но Николай, начнет расставаться с дальневосточными территориями после постыдного поражения в русско-японской войне. По условиям Портсмутского мира Токио отойдет южная часть Сахалина. Российская империя сохранит северную часть острова и Камчатку за собой, но вынуждена будет отказаться от размещения здесь воинских команд, строительства оборонительных укреплений и допустить алчущего чужих богатств соседа к разработке природных ресурсов северо-западной части Тихого океана, Берингова и Охотского морей. Хотя действия Японии в годы войны 1904 -1905 годов позволяли судить о том, что она не прочь прибрать к рукам весь Сахалин и Камчатку.

Экспедицию японских ополченцев на юго-восток полуострова во главе с лейтенантом Сечу Гунзи местные дружинники, действиями которых руководил старший унтер-офицер М.И. Сотников, уничтожат. (Снимок 6. "Камчатские казаки, перед строем М.И. Сотников, 1901 год")

Вторжение ополченцев стало только одним эпизодом военной экспансии подданных микадо. 1 августа 1905 года два японских крейсера войдут в Авачинскую губу и начнут обстрел Петропавловска, но вскоре огонь прекратят, убедившись, что население покинуло город. Высадившийся десант из двухсот человек обошел дома обывателей. Морская пехота уносила с собой все мало-мальски ценное, что могла найти. Рацион экипажей крейсеров пополнило мясо нескольких забитых коров, которых петропавловские обыватели не успели увести с собой. Самые большие трофеи японцы захватили в здании городской управы. Чиновники в спешке эвакуации забыли о документах и городской кассе.

Заглянули японцы и на Командоры. Здесь они искали пушнину – песцов и каланов, но, как следует из документов, русские власти на островах, проявив расторопность, меха успели вывезти. Японцам досталась небольшая сумма денег и несколько винтовок системы Бердана. И вновь пострадали коровы. Все стадо острова Беринга, состоявшее из шести голов, отправилось в "провизионки" имперских крейсеров.

После войны японцы, появившиеся на Камчатке в качестве рабочих крабовых заводов и промысловых лососевых участков, вели себя с беспардонностью захватчиков. 16 июля 1906 года подданные микадо, застигнутые за браконьерским промыслом, убили отличившегося в годы войны М.И. Сотникова и восемь его спутников. Еще два местных жителя, спасаясь от бандитов, утонули в реке.

В последующие годы напряжение в отношениях между жителями северо-восточных территорий Российской империи и иностранцами нарастало.

Тогдашний генерал-губернатор Приамурского края П.Ф. Унтербергер (Снимок 7. "Павел Федорович Унтербергер") не скрывал тревоги в отношении положения дел на российском Дальнем Востоке. В записке на имя председателя совета министров П.А. Столыпина 24 марта 1908 года он пишет:

"Япония, готовясь к… [русско-японской войне] с лишком 25 лет, преследовала мысль отодвинуть Россию от моря, дабы занять доминирующее положение на азиатском материке Тихого океана, и в то же время взять с нас после удачной войны крупную контрибуцию…

Цель эта Японией не достигнута, а, между тем, государственный долг достиг суммы около двух с половиной миллиардов иен при приблизительно 500-миллилонном нормальном бюджете.

Признаки, что Япония не оставит свою мысль, а готовится к новым агрессивным действиям проявляются в том, что она тотчас по окончании войны начала лихорадочно не только приводить в порядок расстроенные части армии и флота и их материальную часть, но еще увеличивать как численный состав армии, формированием новых частей, так и флота, сооружением новых судов с перевооружением пехоты и артиллерии… Вся эта напряженная деятельность продолжается и ныне, несмотря на заключение с нами рыболовной конвенции, торговый трактат и политическое соглашение…

Теперь на Камчатку надвигается стихийно толпа японских рыбопромышленников, которые, не довольствуясь предоставленными им и без того большими правами рыболовной конвенцией, стремятся распространить хищничество на места, конвенцией не предоставленные. Кроме того, они входят в общение с местными жителями с целью подчинить их своему экономическому влиянию, последствием которого неминуемо окажется разорение богатств, служащих основой питания тех же жителей.

При таких условиях оставлять эту окраину в зависимость от удаленного Владивостока нельзя, и её нужно выделить вместе со всеми остальными северными уездами в отдельную область с губернатором во главе, обеспечив при этом областную администрацию как надежными средствами надзора, так равно и передвижения. Без этого, неминуемо, через относительно короткий промежуток времени японцы сделаются хозяевами Камчатки, и удаление их оттуда, когда они будут связаны значительными материальными интересами, вызовет, без всякого сомнения, серьезные затруднения и даже политические осложнения. Следует с самого начала положить преграду хозяйничеству японцев и тогда с этим вопросом легче будет справиться. В этих видах надо усилить промысловый надзор и надзор вообще за деятельностью японцев…".

Судя по всему, П.А. Столыпин записку амурского генерал-губернатора прочитал. В известной речи, произнесенной 31 марта 1908 года перед депутатами Государственной Думы, он скажет: "Если мы будем спать летаргическим сном,    то край этот будет пропитан чужими соками, когда мы проснемся, может быть, он окажется русским только по названию… На нашей далекой окраине – на Камчатке и на побережье Охотского моря уже начался какой-то недобрый процесс. В наш государственный организм уже вклинивается постороннее тело…".

Уязвимой стороной российской государственной машины, может быть, за исключением нескольких непродолжительных исторических периодов, остается её неторопливость в решении даже очевидных и актуальных проблем. Столыпин сумеет добиться выделения Камчатки, Чукотки и Охотского побережья в особую административную единицу Российской империи – Камчатскую область только в 1909 году. К этому времени во всем огромном регионе не существовало ни одного жандарма, полностью отсутствовала пограничная стража. Имелась казачья команда, состоящая из пятидесяти человек, рассредоточенная по Камчатке, Командорским островам и Чукотке.

Первый городовой в Петропавловске появился в 1910 году, как вынужденная мера на резкий взлет преступности после выделения Камчатки в особую область. С появлением губернатора и штата чиновников возникла потребность в строительстве жилых и общественных зданий. Местное население, привыкшее к рыбалке и охоте, крайне неохотно занималось другими видами деятельности. Не прельщало их даже высокое жалованье на строительстве. Пришлось завозить рабочую силу с материка. Отправляться по морю на "край земли" соглашался не самый лучший человеческий материал. Патриархальный городишко, насчитывавший к началу 1909 года около 600 человек, стал быстро наполняться чужаками.    В Петропавловске участились грабежи и убийства, штат полиции пришлось увеличить.

Сосредоточившись всецело на борьбе с уголовными преступлениями, полиция не вмешивалась в конфликты местного населения с работающими на сезонных промыслах японцами и уж тем более не следила за соблюдением иностранными подданными законов Российской империи. В водах Камчатки постоянно находились несколько кораблей Страны восходящего солнца, готовых оказать своим соотечественникам вооруженную помощь. Администрация японских заводов, их охрана, несмотря на существующие запреты, имели нарезное оружие, про которое, когда поступали редкие протесты российских властей, говорилось, что оно "предназначено для охоты". Причем такая ситуация оказалась характерной не только для Камчатской губернии, но и для Сахалина.

На Чукотке почти безраздельно хозяйничали американские торговцы и их канадско-британские коллеги. Находившиеся здесь четыре полицейских стражника, располагавших крохотной шхуной, развивавшей скорость до четырех узлов, ситуацию контролировать не могли. А те редкие случаи, когда они вмешивались в дела американских торговцев, вовсе не гарантировали торжества российских законов.

21 июля 1913 года губернатор Камчатской области Н.В. Мономахов направил в департамент полиции его руководителю С.П. Белецкому письмо, в котором добивался выделения полицейскому стражнику Семену Сотникову, получившему тяжелое ранение в схватке с американскими контрабандистами "награды – пособия в размере одной тысячи рублей… дабы стражники Чукотского уезда, находящиеся в особо тяжелых условиях жизни и службы, видели, что в случае какого-либо с ними несчастия ни они, ни их, в случае их смерти, семьи не останутся без материальной поддержки…".

Инцидент произошел вблизи стойбища Наукан 21 мая 1913 года. К чукотскому берегу в этот день подошла американская шхуна. Узнав о её появлении, Семен Сотников решил проверить привезенные янки товары. В Наукане стражнику с помощью чукчей удалось быстро отыскать место, возле которого американское судно встало на якорь. Отправляясь к американцам, Сотников, зная, чем иногда заканчиваются подобные встречи, захватил с собой карабин.

(Снимок 8. "Наукан, 20-е годы прошлого века")

Добравшись по береговому припаю до шхуны, стражник не без радости для себя узнал то самое судно, которое в прошлом году по всему чукотскому берегу торговало спиртом, и за которым он безуспешно гонялся до конца навигации. Носило оно красноречивое название – "Морской волк". Судно бросило якорь у самого льда, что позволяло подниматься на борт местным жителям беспрепятственно.

На палубе шхуны уже толпились более двух десятков чукчей обоих полов, некоторые уже – навеселе. Увидев Сотникова, имевшего славу "сердитого начальника", посетители поспешили покинуть судно.

На шхуне стражник среди её команды – пяти белых американцев и одного эскимоса встретил знакомого ему матроса Макса Голштака, сносно говорившего по-русски. Через него он и спросил у хозяина и капитана судна Лео Ватенберда, имеет ли шхуна разрешение на торговлю, выданное русским правительством? Тот ответил, что сейчас принесет документы, и удалился в кормовую каюту.

В ожидании капитана Сотников подошел к стоявшей на палубе бочке, намереваясь выяснить её содержимое. Для этого ему пришлось повернуться спиной к американским морякам, и в этот момент кто-то выстрелил из револьвера в стражника. Сотников упал. К нему подошел Голштак и зло крикнул: "Убирайся на берег, свинья!". Но едва Сотников попытался подняться на ноги, как моряк нанёс ему сильный удар в грудь, сбросивший Семена в узкую полоску воды между шхуной и льдом. Никто на помощь стражнику не поспешил.

Каким-то чудом раненому Сотникову удалось выбраться на лед. Оставляя кровавый след, шатающейся походкой он побрел к берегу, время от времени оглядываясь на шхуну. У её борта стоял с винчестером Голштак. Втянувший голову в плечи Сотников ждал, что янки вот-вот выстрелит. Американец не выстрелил. Наверное, считал, что русскому и так не выжить.

Действительно, Сотников оказался на волосок от гибели. Сутки он пролежал в Наукане, не получая никакой помощи от местных чукчей, опасавшихся мести американцев. Только, когда шхуна отошла от берега, один из жителей Наукана довез стражника до мыса Дежнева, где капитан другой американской шхуны, попавшей прошлой осенью в ледовый плен, мистер Веддингтон извлек из спины Сотникова револьверную пулю.

Узнав о происшествии, начальник Чукотского уезда барон фон Э.В. Клейст сделал все от него зависящее, чтобы доставить Сотникова, вначале в Провидения, а затем и в Петропавловск, где стражника кое-как подлечили.

Клейст постарался по горячим следам задержать разбойничью шхуну. Даже сумел побывать в Номе, рассказал американским властям о происшествии. Те обещали не оставить преступление без наказания, но слова не сдержали. Тот же Голштак продолжал спаивать население Чукотки и Командорских островов, пока в середине 20-х годов прошлого века во время пирушки в каком-то из кабаков Нома не окончит свой извилистый путь по земле.

Петербургские и московские газеты рассказали о происшествии на далекой Чукотке. Русское либеральное общество встрепенулось, словно проспавший зарю петух, в праведном гневе начало вопрошать у правительства: доколе оно будет попустительствовать, а через пару – тройку недель обо всем забыло.

Министерство иностранных дел, возглавляемое одним из лучших дипломатов последних десятилетий Российской империи С.Д. Сазоновым, также попыталось через правительство Соединенных Штатов добиться наказания преступников, но все ограничилось дипломатической перепиской с уверениями "в отличном моем почтении и совершенной преданности".

А глава департамента полиции С.П. Белецкий тысячи рублей для Сотникова не нашел. Согласно его резолюции, "Сумму, которую просит губернатор нельзя дать по состоянию наших финансов, а также и по несоответствию с тем, что сделал стражник. Выдать 350 руб. из уголовного кредита и как можно скорее". Такое решение тем более представляется удивительным, если учесть, что господин Белецкий и его ведомство располагали громадными суммами.

Учрежденное в 1911 году в Хабаровске контрразведывательное управление военного ведомства оказать какого-либо влияния на северо-восточные окраины империи в силу их отдаленности и слабого транспортного сообщения не могло.

В этих условиях назначенный в 1911 году Приамурским генерал-губернатором Николай Львович Гондатти добивается создания на Сахалине и Камчатке пеших жандармских команд. Поскольку комплектование их нижними чинами предусматривалось за счет сибирских стрелковых полков, то об учреждении команд извещал приказ по Военному ведомству.

(Снимок 9. "Николай Львович Гондатти")

Военный министр Российской империи генерал-адъютант В.А. Сухомлинов в письме приамурскому генерал-губернатору Н.Л. Гондатти 27 апреля 1913 года сообщал: "Военный Совет… положил:

Упразднить местные команды Сахалинскую – на острове Сахалин и Петропавловскую – на Камчатке и сформировать Сахалинскую и Камчатскую пешие жандармские команды с подчинением таковых на Сахалине и Камчатке начальнику жандармского полицейского управления Уссурийской железной дороги в строевом, инспекторском и хозяйственном отношениях, на правах начальника дивизии, а в отношении исполнения этими командами полицейских обязанностей подчинить их по принадлежности Губернаторам Сахалинской и Камчатской областей.

Означенное положение Военного Совета в 15-й день февраля сего года удостоилось ВЫСОЧАЙШЕГО утверждения".[11] (Снимок 10. "Письмо В.А. Сухомлинова")

Камчатское подразделение состояло из трех офицеров корпуса жандармов, врача, вахмистра, нескольких унтер-офицеров сверхсрочной службы и нижних чинов. Общая их численность составляла 126 человек.

От жандармской пешей команды на Камчатке в мирное время требовалось навести порядок в японских промысловых поселках, в том числе, если возникала необходимость – с применением оружия. На неё также возлагались задачи охраны основных государственных и военных объектов, силовой поддержки местной немногочисленной полиции и пограничный контроль пассажиров и команд, прибывающих в Петропавловск судов. Последнее направление, как считалось, позволит "противодействовать иностранному шпионству и революционной деятельности". (Снимок 11. "Унтер-офицер Отдельного корпуса жандармов")

В случае появления угрозы иностранной интервенции Камчатская жандармская команда разворачивалась в стрелковый батальон с передачей его военному ведомству.

Подчинение Сахалинской и Камчатской команд начальнику жандармского полицейского управления Уссурийской железной дороги, находившемуся во Владивостоке, трудно объяснить. Особенно, если учесть, что железных дорог на Камчатке не существовало ни тогда, ни сегодня. Охранные органы на транспорте выполняли совершенно другие задачи, нежели в отдаленных областях империи пешие жандармские команды. И это странное подчинение является одной из причин того, что жандармские подразделения на Камчатке и Сахалине как органы обеспечения государственной безопасности не состоялись.

Планировалось, что Камчатскую жандармскую команду расквартируют в нескольких населенных пунктах области, но реальные условия, а также начавшаяся Первая мировая война не позволили этого сделать. Да и вообще, созданная команда из всех возложенных на неё задач время от времени занималась паспортным контролем пассажиров и команд иностранных судов, а также несла караульную службу и конвоировала задержанных и осужденных подданных Российской империи во Владивосток.

Реальное формирование команды началось спустя несколько месяцев после выхода распоряжения по Военному ведомству. 14 сентября 1913 года ротмистр Константин Николаевич Боголовский, потомственный дворянин, участник русско-японской войны, приказом по Отдельному корпусу жандармов назначается начальником Камчатской команды. В её состав также входят поручики Н.И. Пинегин и П.Г. Птицын. Все три офицера до этого проходили службу в Варшавском жандармском дивизионе. Нетрудно предположить, что назначения на восточную окраину империи они восприняли без энтузиазма. (Снимок 12. "Список офицеров жандармской команды")

Комплектовалась Камчатская пешая команда, как уже сказано выше, из нижних чинов сибирских стрелковых полков и частично Сахалинской местной команды.

Военным министерством, хоть и предписывалось направлять в жандармские команды наиболее благонадежных рядовых и унтер-офицеров, на деле в Отдельный корпус командировали не самых лучших. Так, в принципе, и до сего дня поступает любой командир, получив распоряжение направить подчиненных для комплектования вновь создаваемых частей.

Начальник жандармского полицейского управления Уссурийской железной дороги полковник Андрей Николаевич Меранвиль де Сент-Клер 25 января 1914 года сообщал Приамурскому генерал-губернатору: "Поступившие на укомплектование команды из разных частей войск нижние чины действительной службы в большинстве крайне неразвиты умственно, почти не обучены военному делу, плохо владеют оружием и не проникнуты воинским духом".

Случайный подбор личного состава предопределит активное участие оставшихся после 1917 года на Камчатке жандармских нижних чинов в революционном движении. Они составят костяк первого отряда красной гвардии на полуострове. Судьба многих из них хорошо известна. Среди них А.Н. Олейник (Топорков). Его имя присвоено одной из улиц краевого центра. Он в декабре 1917 года совместно с И.Е. Лариным организовал первый Петропавловский городской совет рабочих и солдатских депутатов, который возглавлял с апреля по июль 1918 года. Затем партизанил в Приморье. После гражданской войны работал в милиции и прокуратуре, активно участвовал в Великой Отечественной войне.

Бывший вахмистр Камчатской жандармской команды К.А. Куксенко также партизанил на Камчатке. В 20-е годы возглавлял милицию Петропавловска-Камчатского. Правда, органы ОГПУ привлекут Куксенко к уголовной ответственности за нелегальную торговлю пушниной и криминальные связи с китайскими контрабандистами.

Однако вернемся к комплектованию жандармской команды. Во Владивосток, где происходило ее формирование, ротмистр К.Н. Боголовский прибывает только в декабре 1913 года. Ранее на Камчатку с 25 нижними чинами для строительства казармы командируют обер-офицера команды поручика П.Г. Птицина. До сооружения деревянных строений жандармы жили в палатках в районе Култушного озера.

Два других офицера команды ротмистр К.Н. Боголовский и поручик Н.И. Пинягин доставят остальных членов команды, семьи, продовольствие и строительные материалы в Петропавловск. На Камчатке их застанет известие о начале первой мировой войны.

Жандармская команда примет участие в эвакуации населения из города осенью 1914 года, когда возникнет опасность подхода к городу базировавшейся в Циндао[12] германской эскадры. На Камчатке немцы якобы намеревались создать военно-морскую базу. Но японцы, выступившие в войне на стороне Антанты, преградили германской эскадре путь на север, и угроза захвата Петропавловска, не имевшего никаких укреплений, миновала. Жители вернулись в город.

Служба у ротмистра Боголовского на Камчатке не задалась. У него не сложились отношения с вице-губернатором А.Г. Чаплинским, имевшего серьезные связи в Петербурге. Родной брат чиновника, Г.Г. Чаплинский, в чине тайного советника[13] занимал должность сенатора Уголовного кассационного департамента Правительственного сената. Причиной конфликта между офицером и вице-губернатором, по некоторым данным, стали недостатки в снабжении чинов жандармской команды положенными видами довольствия и якобы вскрывшиеся махинации Чаплинского с пушниной. Обвинения вице-губернатору остались недоказанными, но чиновник поспешил избавиться от беспокойного начальника жандармской команды. При связях вице-губернатора увольнение ротмистра от должности не составило труда.

Тем более, что у Боголовского оказались натянутыми отношения с офицерами жандармской команды и её врачом коллежским асессором Макаревичем. Они забросали Никольск-Уссурийский и Петроград[14] жалобами. Первая проверка, которую по поручению полковника А.Н. Меранвиль де Сент-Клера проводил начальник Хабаровского отделения Жандармского полицейского управления Уссурийской железной дороги подполковник Гириллович. Он особых злоупотреблений в деятельности Бологовского не нашел.

Меранвиль де Сент-Клер, докладывая 20 апреля 1915 года шифрованной телеграммой в штаб корпуса жандармов о результатах проверки на Камчатке, отмечал, что "Отлично аттестованный месту прежнего служения, проявивший ныне занимаемой должности выдающиеся энергию, служебное рвение, любовь делу, ротмистр Бологовский, не обладая необходимой выдержкой, слишком горяч, резок подчиненными, но сомневаться его добросовестности я оснований пока не имею".

Результаты разбирательства, очевидно, не устроили А.Г. Чаплинского. Он приводит в действие административные рычаги и в мае 1916 года назначается новая проверка. В этот раз её проводят офицеры военно-судебного ведомства. В результате Бологовского отстраняют от должности и передают дело следователю. Жандарма обвиняют по девяти статьям Уложения Российской империи о наказаниях.

У меня возникли серьезные подозрения в реальности большинства инкриминируемых ротмистру преступлений.

Бологовского обвиняли в уничижительном отношении к подчиненным, и тут же ставят ему в вину, что в "1914 году, производя работы на Камчатке по оборудованию казармы для вверенной ему команды, устроил, не испросив надлежащего разрешения, в названной казарме не предусмотренныя сметой центральное отопление, канализацию, домовый водопровод, лестничную клетку, три тамбура наружных и внутренние перегородки". Такими коммунальными удобствами на Камчатке в начале прошлого века редкий дом мог похвастать. Бологовской же создает их для нижних чинов. Обвиняют жандарма и в том, что он на казенные средства купил духовые инструменты для, выражаясь современным языком, самодеятельного оркестра нижних чинов.

(Снимок 13. "Петропавловск, начало XX века")

Интересно, что ставший уже штаб-ротмистром Н.И. Пинегин не оставляет попыток свести счеты с бывшим начальником и после февраля 1917 года. Бологовской к моменту свержения в России самодержавия находится во Владивостоке в ожидании суда. В марте в местный комитет рабочих и военных депутатов поступает заявление, автор которого требует обратить особое внимание на бывшего начальника Камчатской жандармской пешей команды.

Теперь Бологовского обвиняют в более серьезных преступлениях. Некий "гражданин свободной России" с неразборчивой подписью сообщает, что он лично знал бывшего жандарма в 1905 году, "который уничтожал в Варшаве в названном году немалое количество жертв борцов за свободу, снимая с них шашкой голову, и все его занятие состояло в экзекуции, который и гордился этим, получая повышения по службе".

Завершается заявление припиской, что все вышесказанное могут подтвердить офицеры Птицын и Пинегин, а также и солдаты команды. В материалах есть протокол опроса штабс-капитана Пинегина, из которого следовало, что ротмистр Бологовской являлся верным цепным псом свергнутого режима. Но очевидно, эти сведения не удовлетворили людей, проводивших следствие. Уже хотя бы потому, что в Отдельный корпус жандармов ротмистр из 7-го драгунского Кинбурского полка переведен в июне 1908 года, а потому в период первой русской революции уничтожать "жертв борцов за свободу" еще не начал. Судя по всему, и до ревностного служаки Бологовской не дотягивал.   

Ротмистр 2 апреля 1916 года в рапорте А.Н. Меранвиль де Сент-Клеру с чуждой для деловой переписки лирической грустью описывает службу вверенной ему команды, а также нравы "сливок" камчатского общества. Документ настолько интересный, что есть смысл остановиться на нём подробнее.

"…Команда никаких обязанностей полиции не несет и нести не может, ввиду крайне ограниченного населения г. Петропавловска, который только по названию город, по своему же не благоустройству и беспорядочно раскиданным избушкам, он хуже всякого села внутренних губерний; и за отсутствием тех учреждений, где бы в службе ея встречалась надобность.

Между тем этот пункт приказа по Воен[ному] Вед[омству] 1913 года № 129 ввел было в заблуждение местную администрацию, которая поняла, что раз команда подчинена ей в полицейском отношении, то это есть не воинская часть, а полицейская, которая увеличит штат служащих для личных услуг и комфорта в дополнение ныне состоящих из местных казаков, представляющих из себя тип отживших крепостных…

Вся деятельность команды выражается в выделении от нея городского караула к полицейскому арестному дому (каталажка), где содержатся в среднем не более двух – трех административно арестованных лиц и изредка – присужденных для отправления во Владивосток, которых и конвоируют в последний чины команды; от этого же караула выставляются два поста для охраны казначейства и пост к областному пороховому погребу…

Условия жизни здесь необычны, отсутствие скотоводства, земледелия и огородничества ставит жизнь в зависимость от привоза всех жизненных припасов первой необходимости, портящихся в дороге, чем удорожает их стоимость и что лишает возможности солдата приобрести на свои скудные средства… зелень, фрукты, лакомства, булки и т.п., и ему поневоле приходится довольствоваться только исключительно пищею, положенною от казны…

Зима 1915 и 1916 г.г. отличалась небывалым обилием снега, весь город был занесен до крыш и местные жители, из невозможности брать воду из источников протекающих ручьёв питались талым снегом. Почти все деревья, посаженные кругом казармы, сломаны снежными пургами.

Никакие учения, гимнастики, маршировки на чистом воздухе невозможны и единственным занятием солдат на воздухе, я делаю два часа в день, и то только тогда, когда хорошая погода, это отгребание из-под снега своей засыпанной казармы…

Выйти из казармы нельзя; да и городская жизнь не развлекает солдат совершенно, им нечего делать в городе, не на что посмотреть, нечем развлечься, нет ни рынков, ни базаров, ни крупных магазинов, ни уличной жизни, даже с родины солдат за это время не имеет вестей…

Для офицерского состава жизнь здесь еще непригляднее. Нижние чины имеют теплую со всеми удобствами казарму, а офицерам приходится ютиться в домах самой примитивной постройки, при 8-градусной температуре в квартире и платить за это вдвое дороже, чем положено от казны квартирных денег…

В городе отсутствует светская жизнь, нет предметов первой необходимости и нет общества, так как местных чиновников с их семействами нельзя считать за общество, ввиду низкого умственного их развития, неинтеллигентности, отсутствия образования, грубости нравов, при том прожившие здесь несколько лет прямо теряют человеческое достоинство. Да и знакомство они ведут с местными русскими и китайскими торговцами и вообще со всеми, где можно выпить и поиграть в карты, не стесняясь их социальным положением. Этим обществом не гнушаются местные высшие чиновники, но где доступно быть гражданскому чиновнику, там не всегда место офицеру, дорожащему честью своего мундира, так как сборища чиновников всегда кончаются ссорою, доходящую и до драк…".

Такие вот картинки провинциальной жизни. За строчками этого рапорта видишь безмерно уставшего человека, кое-как исполнявшего возложенные на него обязанности. Найти точки приложения усилий жандармской команде на Камчатке не составляло труда. Буквально под городом вели незаконный промысел японцы. Сам Петропавловск в период навигации оказывался наводнен странными разноплеменными личностями, неизвестно чего искавшими на Камчатке.

Имя одного из таких странных гостей полуострова всплыло в связи со скандальной историей исчезновения летом 1911 года из строительного отделения Инженерного управления крепости Владивосток секретных планов фортов. Похитителя вскоре удалось задержать. Им оказался отставной чиновник Лев Медер. На допросе во Владивостокском отделении Жандармского полицейского управления Уссурийской железной дороги он заявил, что похищенные им планы собирался при случае продать, но кому конкретно – пока не знал. (Снимок 14. "Общий вид г. Владивосток, начало XX века")

Следователи уже хотели в этом деле ставить точку. Но тут начальнику Владивостокского жандармского отделения ротмистру Макарову его агент Андрей Шидискис принес отправленное из Японии письмо, адресованное постоянно проживающему во Владивостоке подданному Австро-Венгрии этническому чеху Францу Петровичу Поледно-Влковскому, при котором полицейский осведомитель состоял секретарём. Документ, написанный от руки, действительно, оказался интересным.

Автор письма, обозначивший себя инициалами "К.Ф.", вначале рассыпался в комплиментах господину Влковскому: "Очень рад что[15] я имел случай познакомиться с Вами и получить самое важное известие от Вас. Наш начальник тоже доволен о Вашем предложении и считает ту вещь драгоценною, но    к сожалению не может оценить её, пока содержание ея нам неизвестно. Будьте добры не отказать мою просьбу просить Вас отвечать о нижеследующих пунктах, чтобы давать нам возможность сравнить их с ныне имеющейся нами вещей подобного сорта и оценить…".

Далее следовала настоящая шпионская инструкция, состоящая из восьми пунктов:

"1. Где издан (т.е. название Управления…).

2. Когда напечатан (т.е. год издания).

3. Название планов.

4. Масштаб.

5. Пространство содержанное (т.е. границы всех сторон).

6. До какой степени явлены форма и ценность фортов.

7. Копия некоторой части.

8. Приблизительная цена желающаяся Вами, если возможно".

По почерку письма, отправленного адресату 1-го августа, ротмистр Макаров без труда узнал "руку" давнего знакомого жандармов майора японского генерального штаба Киоси Фуруя – одного из руководителей подразделения императорской военной разведки, занимавшейся шпионажем против России. Исключали ошибку и инициалы автора письма – К.Ф.

Впервые Киоси Фуруя попал в поле зрения структур Российской империи, занимавшейся контрразведывательной деятельностью, в 1910 году. Тогда еще капитан, он в числе десяти других офицеров японской разведки прибыл в Хабаровск, якобы для изучения русского языка. Но вскоре стало ясно, что падежи и спряжения Киоси Фуруя интересуют гораздо меньше, чем сведения о вооружении и составе российских войск на Дальнем Востоке, пропускная способность Транссибирской магистрали и некоторые другие специфические вопросы. Штаб Приамурского военного округа установил наблюдение за капитаном Фуруя. Затем к этой работе подключились и офицеры корпуса жандармов. Но японский разведчик вел себя крайне осторожно. Серьезных компрометирующих данных на него получить не удалось. Остались неизвестными и связи капитана в Хабаровске, но он занял прочное место в картотеках военной контрразведки и Отдельного корпуса жандармов как один из организаторов шпионажа на территории Российской империи.

Впоследствии, в годы первой мировой войны, японский генеральный штаб направит в русскую армию 17 наблюдателей из числа офицеров военной разведки. Среди них совсем неслучайно окажется и "специалист по России" подполковник Киоси Фуруя. Наблюдатели замыкались на японского военного атташе и занимались сбором различной информации, не прибегая (во всяком случае, сведений об этом нет) к агентурной работе.   

Не составила тайны для ротмистра Макарова и "драгоценная вещь", о которой шла речь в письме Киоси Фуруя. Очевидно, что Поледно-Влковский предложил похищенные Львом Медером планы владивостокских фортов японцам, и те, не желая покупать кота в мешке, старались установить ценность документов, оказавшихся у австрийского подданного. Кироси Фуруя, отправляя письмо, еще не знал, что похищенные документы найдены и возвращены с соответствующим предписанием в Инженерное управление крепости.

Сомнения у Макарова вызывал только его агент Андрей Шидискис – известный во Владивостоке "аферист и темный делец", на честное слово которого "соблюдать тайну" полагаться не следовало. Поэтому начальник жандармского отделения решил действовать максимально скрытно. Сняв копию с письма, он предложил адъютанту отделения ротмистру Иващенко установить входил ли Лев Медер в круг знакомых Франца Поледно-Влковского. Довольно скоро стало ясно, что если отставной чиновник и австрийский подданный и не состояли в тесных приятельских отношениях, то встречались часто.

За Поледно-Влковским установили слежку, начали собирать сведения о нём. Подданный австро-венгерского императора появился во Владивостоке в 1907 году. Почти сразу же ему удалось устроиться на остров Аскольд управляющим хозяйства общества любителей охоты, состоящего под покровительством великого князя Александра Михайловича. Но уже в следующем году Поледно-Влковского позорно уволили за "совершенное непонимание ведения хозяйства".

Австрийский подданный, "перебравшись во Владивосток, - докладывал в Никольск-Уссурийский ротмистр Макаров, - определенных занятий не имел, вращался среди разнообразных слоёв Владивостокского общества, преимущественно же среди офицеров, именовал себя то графом, то горным инженером, то генеральным управляющим какого-то французско-бельгийского золотопромышленного синдиката", о существовании которого никто во Владивостоке не имел ни малейшего понятия.

Тогда же выяснилось, что летние месяцы 1909 и 1910 годов Поледно-Влковский проводил на Камчатке, "где занимался сбытом спирта, оружия и даже навлек на себя подозрения в сбыте фальшивой золотой монеты".

Филеры, которые вели наблюдение за подданным австрийской короны, подкладывали Макарову, что ведет себя Поледно-Влковский крайне осторожно, постоянно проверяет, нет ли за ним слежки. Добираясь куда-нибудь, он, случалось, менял несколько извозчиков. И все-таки жандармам удалось установить, что чех проявляет большой интерес к офицерам, расквартированного в крепости воздухоплавательного батальона.

Как далее пишет в донесении ротмистр Макаров, "Влковский интересуется снимками, делаемыми с воздушного шара мертвых пространств крепости, интересуется постановкой воздухоплавательного дела в крепости, путем приятельской беседы добывает различные сведения и очень часто посещает японское консульство".

Жандармы также выяснили, что чех в конце июня или начале июля 1911 года, именно в момент исчезновения секретных планов из Инженерного управления, получил от коменданта крепости Хакодате генерала Марумацу телеграмму. Прочесть её не удалось. Как объясняет ротмистр Макаров, к моменту его проверки "все телеграммы за июнь и июль были уже отправлены в Петербург, вместе с наклеенными на них расписками получателей".

Дальнейшее пребывание на свободе Франца Поледно-Влковского жандармы вполне справедливо посчитали нецелесообразным. 11 сентября ротмистр Иващенко произвел на квартире чеха обыск. В ходе него жандармы обнаружили несколько интересных документов – офицерский патент от 25 декабря 1897 года, метрическую выпись о рождении, некую бумагу на чешском языке, заграничный паспорт подданного Австро-Венгерской империи, аттестат, выданный из управления имения Вазерки князя В.А. Шаховского и билет за № 24280, подписанный военным губернатором Приморской области[16].

Подлинность некоторых документов вызвала у ротмистра Макарова сомнения. По его словам, офицерский патент, бумага на чешском языке и аттестат из имения князя Шаховского "кажутся весьма подозрительными по сходству почерков, коими подписаны эти бумаги, с несомненным почерком Влковского".

Подданный австро-венгерской короны на всех допросах отрицал даже косвенную причастность к попытке похищения секретных планов. Вопрос о его возможной принадлежности к какой-либо из разведок, ведущих работу против России, вызвал у Влковского почти натуральный благородный гнев. Впрочем, искусственность разыгранного негодования не скрылась от глаз ведущего допрос Макарова.

Я, однако, не исключаю, что Франц Поледно-Влковский и не принадлежал ни к одной из разведок. Он мог представлять собой широко распространенный в начале прошлого века тип международного афериста, готового торговать с кем угодно и чем угодно, в том числе государственными секретами, если они становились ему каким-то образом известны. Видимо, к такому заключению пришли и владивостокские жандармы.

Влковский провел в крепостной тюрьме более полугода. 12 мая 1912 года военный губернатор Приморской области генерал-майор М.М. Манакин особым постановлением определил: "Ввиду ходатайства Начальника Жандармского Полицейского Управления Уссурийской железной дороги, австрийского подданного Франца Петровича Поледно-Влковского выслать за границу как порочного иностранца…".

Жандармам и органам военной контрразведки при штабах округов и армий до трагического 1914 года[17] придется встретиться с сотнями таких Влковских. За редким исключением никто из них не окажется за решеткой. А шпионаж в России носил масштабный характер. В работе на германскую разведку, и не без оснований, подозревали даже военного министра Российской империи в 1909 – 1915 годах В.А. Сухомлинова.

С началом мировой войны от всех жандармских команд приграничных губерний Департамент полиции потребовал ужесточить паспортный контроль прибывающих на территорию Российской империи дам и господ. Из МВД регулярно рассылались списки лиц, подозреваемых в шпионаже, в отношении которых существовала информация, что они могут пересечь границу в Приамурском генерал-губернаторстве. Кажется, что ротмистр Бологовский и с контролем приезжающих не слишком усердствовал.

Новый начальник камчатской команды ротмистр В.А. Иеропис    16 июля 1916 года получил от губернатора действительного тайного советника Н.В. Мономахова специальный приказ. Он обязывал жандарма "установить наблюдение и надзор за порядком во время прихода и отхода пароходов Добровольного флота и других частных судов в порт Петропавловск, а также производить осмотр паспортов и поверку документов пассажиров, как прибывающих в Петропавловск, так и убывающих...". О результатах оперативной деятельности В.А. Иерописа сведений нет. Полагаю, что их не существовало вовсе.

К началу 1916 года становится ясно, что создание Камчатской и Сахалинской жандармских команд, в том виде, в котором они существовали, являлось ошибкой.

Полковник А.Н. Меранвиль де Сент-Клер докладывает об этом специальным рапортом командиру Отдельного корпуса жандармов графу Д.Н. Татищеву: "Высшие чиновники местной администрации, рассчитывая приобрести в личном составе учрежденных команд подчиненных им чинов, облеченных всеми правами и обязанностями общей полиции, предполагали использовать их для усиления крайне малочисленных штатов областной полиции и с этой целью командировать небольшие отряды в различные населенные пункты и в крупные промысловые районы в пределах областей в полное распоряжение местных полицейских чинов… Когда же выяснилось… что Сахалинская и Камчатская пешие жандармские команды, представляя собой по своей организации строевые части, являются в сущности местными пехотными командами, и что осуществление перечисленных выше задач, связанных с дальними командировками нижних чинов мелкими отрядами без офицеров… неизменно повлекло бы упадок дисциплины и нравственности среди нижних чинов и в конечном результате полную дезорганизацию воинской части – полицейская служба названных команд свелась к исполнению… второстепенных обязанностей…".

А.Н. Меранвиль де Сент-Клер предложил Камчатскую и Сахалинскую жандармские команды направить "на театр военных действий, где они могли бы быть использованы для нужд армии". Руководство Отдельного корпуса жандармов с такой идеей согласилось, но неожиданно воспротивился Приамурский генерал-губернатор Н.Л. Гондатти: "Признаю со своей стороны предполагаемые командирования указанных команд недопустимым, так как заменить их решительно не кем, а, между тем, присутствие их на местах необходимо вообще и в особенности в виду предстоящих больших работ на Сахалине, отчасти на Камчатке". Обе команды благополучно просуществовали до февраля 1917 года.

(Снимок 15. "Камчатская воинская команда")

Ротмистр Иеропис спокойно встретит свержение надоевшего всем государя-императора Николая II. В марте 1917 года жандармскую команду по ходатайству её чинов переименуют в Петропавловскую команду местных войск, подчиненную Приамурскому военному округу. Иеропис продолжит командовать ей до сентября 1917 года. Затем он с большой группой своих подчиненных отправится в действующую армию. До фронта они доехать не успеют. В пути камчатскую команду застанет известие об октябрьской революции. На станции Маньчжурия Иеропис примкнет к формированиям атамана Г.М. Семенова[18] и останется активным участником белого движения до окончания гражданской войны. Затем в составе Русской бригады примет участие в китайских междоусобных войнах, эмигрирует в Соединенные Штаты, где и скончается в 1956 году.

Известно, что штабс-капитан Н.И. Пинегин так же примет участие в гражданской войне на стороне белого движения. Приморские партизаны казнят его в числе других захваченных в плен офицеров на печально известном мосту через реку Хор вблизи современного Дальнереченска в ночь с 18 на 19 апреля 1920 года.

В период управления Камчаткой колчаковской администрацией Н.Н. Червлянского омское правительство посчитало нецелесообразным создавать в малонаселенной области подразделение Государственной охраны, которое аккумулировало в себе функции военной контрразведки и органа политического сыска. Хотя во Владивостоке Камчатское уездное управление Государственной охраны во главе с подполковником Соколовым    успели сформировать и готовили к отправке на полуостров. Но управляющий Камчатской областью Н.Н. Червлянский сумел доказать главному начальнику Приамурского края генерал-лейтенанту С.Н. Розанову нецелесообразность такого шага: "Учреждение органа Государственной охраны в Камчатской области с огромным штатом служащих, произошедшее без предварительного обсуждения этого вопроса и всякого сношения со мной… является печальным недоразумением, вызванным незнанием жизни области и местных условий. Камчатская область… в особом органе Государственной охраны не нуждается. Порядок в населенных пунктах области, разбросанных на десятки и сотни верст одно от другого, без всяких дорог и троп, кроме естественных, с населением в самых больших из них не свыше 300 – 400 человек, без всякого затруднения может поддерживаться и в настоящее время уже поддерживается чинами милиции и властью управляющих уездами. Власть, существующая на месте, имеет полную возможность знать действия и мысли каждого отдельного лица и принимать все имеющиеся в её распоряжении меры к устранению противоправительственных явлений, вызываемых большевистским движением".

Очевидно, что Н.Н. Червлянский контролирующий орган, не подчиненный ему, у себя под боком иметь не хотел, но его доводы приняли. Чины Государственной охраны, предназначенные для отправки на Камчатку, усилили коллег во Владивостоке. А вскоре уже и омское правительство, и созданный им орган политического сыска канули в Лету.   

Уже на второй день после ликвидации в Петропавловске власти А.В. Колчака, 11 января 1920 года, учреждается народная милиция, впоследствии переименованная в народную охрану, которую возглавил Н.П. Фролов. В задачи этого органа кроме борьбы с уголовными преступлениями и поддержанием общественного порядка входила таможенная и караульная службы. Чуть позднее постановлением Камчатского облисполкома был учрежден отдел государственной охраны, замкнувший на себя функции, которые в других регионах Советской России выполняли органы ВЧК. Эти задачи также делегировали народной охране. До очередного антисоветского переворота на Камчатке оставалось совсем немного времени, и приступить к решению новых для себя задач подчиненные Н.П. Фролова не успели.

Первая подтвержденная документами попытка направить на полуостров оперативную чекистскую группу относится к лету 1921 года. Руководству Дальневосточной республики[19], находившемуся в Чите, стало известно о намерениях Приамурского правительства братьев Меркуловых отправить на Охотское побережье и Камчатку Северный экспедиционный отряд для ликвидации в основных населённых пунктах края советской власти.

Для нейтрализации планов владивостокской администрации в начале июня 1921 года Дальбюро ЦК РКП(б) принимает решение командировать на полуостров группу военных и чекистов, а также направить продовольствие, вооружение и снаряжение для организации партизанских отрядов, способных оказать сопротивление военной экспедиции меркуловского правительства во главе с Х.П. Биричем и есаулом В.И. Бочкаревым-Озеровым.

Зафрахтованный ДВР британский пароход "Ральф Моллер" загружался в Шанхае. На организацию экспедиции потратили громадную сумму – около 750 тысяч рублей золотом и около 3 миллионов царских рублей. Руководить экспедицией поручили П.И. Кларку, депутату народного собрания Дальневосточной республики.

Судно вышло в море в сентябре, когда отряд Бирича-Бочкарёва еще только собирался отправиться в путь, и, окажись грузы и пассажиры "Ральфа Моллера" в Петропавловске, революционная история Камчатки могла развиваться по-другому. Но дойти до Камчатки пароходу не довелось. Возле японского порта Муроран "Ральф Моллер" перехватит меркуловская канонерка "Батарея". Она привела пароход с набитыми разнообразными товарами трюмами во Владивосток.

Некоторые камчатские краеведы обвиняют в неудаче П.И. Кларка. Упоминают, что он якобы хорошо нагрел руки на подготовке экспедиции, а из Владивостока эмигрировал в Австралию. Спешу разочаровать. Относительно его нечистоплотности при подготовке экспедиции у меня сведений нет, но точно известно, что П.И. Кларк остался в Советской России. В Австралии он проживал до описываемых событий, явился одним из организаторов коммунистической партии Зеленого континента.    В 1928 – 1929 годах П.И. Кларк возглавлял самый известный отечественный музей – Эрмитаж и скончался в преклонном возрасте в Москве.

В 1921 году Камчатка чекистов не дождалась. Исполнявшая функции органов безопасности местная народная охрана в составе 20 сотрудников, бездействовала. Н.П. Фролов перед высадкой Северного экспедиционного отряда в Петропавловске с частью подчиненных ушел из города и партизанил до восстановления на Камчатке советской власти, после чего вновь возглавил на долгие годы камчатскую милицию.

В долине реки Камчатки, контролировавшийся большевиками, создаются подразделения государственной политической охраны, которые в этот переходный и нестабильный период делегировала себе функции практически всех правоохранительных органов. Руководил ГПО из Усть-Камчатска Н.И. Алексеев. Ему удалось создать подразделения во всех населенных пунктах долины. Сведения о деятельности политической охраны противоречивы. В более поздний период некоторые из тех, кто входил в эту структуру, совершат уголовные преступления. Но следует признать, что в период 1921 – 1922 годов самопровозглашенные органы ГПО создавали какую-то видимость законности и позволяли землякам надеяться на защиту от произвола, а в период фактического безвластия это многого стоит.

Северный экспедиционный отряд, напротив, внимание политическому сыску уделил самое пристальное. Одним из первых мероприятий Х.П. Бирича и компании стало создание подразделения военно-политического розыска, которым руководил отличавшийся особым рвением подпоручик П.Д. Поярков. Собранные им сведения о партизанах и их осведомителях в городе, в том числе офицере экспедиционного отряда прапорщике С.Х. Сидоренко, заставили руководителей партизанского движения И.Е. Ларина и Н.П. Фролова принять решение об устранении начальника военно-политического розыска.

После убийства партизанами П.Д. Пояркова 22 июня 1922 года местную контрразведку возглавил поручик А.А. Подгорный. Он, то ли напуганный судьбой своего предшественника, то ли по какой другой причине, но особой активности на должности начальника военно-политического сыска не проявлял и при первой возможности покинул Петропавловск. До отъезда во Владивосток А.А. Подгорному по большей части пришлось заниматься не борьбой с партизанами и сочувствующими им, а искать противодействие криминальному разгулу офицеров и нижних чинов гарнизона. Они, понимая, что конец белого движения близок, отбросили всякие соображения нравственности.

4 августа А.А. Подгорный направил Х.П. Биричу рапорт, в котором перечислял преступления офицеров и нижних чинов: "Вахмистр Агафонов и подхорунжий Швецов ограбили китайского подданного. Сотник Болотов устроил стрельбу в доме особоуполномоченного в присутствии командира военного корабля "Канто" Сингизы. Казак Брагин хулиганил на улице и на службе. Есаул местной команды военной милиции Алексей Васильев бросил бомбу в частный дом, где проживали китайцы, подстрекал (и причастен) к грабежам китайских подданных, хулиганил на улицах. Прапорщики Леонидов, Калугин, Петлинский и Прудников подозреваются в ограблении продовольственного склада".

Некоторых чинов гарнизона, представлявших наибольшую опасность для обывателей и самих воинских команд, А.А. Поярков рекомендовал Х.П. Биричу немедленно отправить во Владивосток: "В 1-й сотне северного экспедиционного отряда, начиная от сотника Болотова, все означенные лица организовались в одну компанию (под названием "21", видимо, по числу членов), которая не хочет считаться ни с чем – ни со старшинством в чинах, ни с политическим положением, ни с честью офицера и солдата Русской армии. Все означенные лица подлежат, на мой взгляд, в лучшем случае высылке в г. Владивосток безвозвратно, так как их поведение привело к расколу в частых зимой. Все эти люди прибыли, сюда, на Камчатку, для наживы и своими поступками восстановили против правительства население г. Петропавловска, которое смотрело на них как на бандитов, для которых все средства хороши для достижения своих целей".

Х.П. Бирич никого не решился отправить во Владивосток. Некоторых самых буйных представителей гарнизона на несколько дней отправляли отсидеться в плавучей тюрьме.               

Её устроили в отвратительном трюме давно не ремонтировавшегося экспедиционного парохода "Свирь". В нём, кстати, несколько месяцев провела жена Н.П. Фролова. Не исключено, что именно энергичная работа меркуловского военно-политического розыска в Петропавловске в 1921 – 1922 годах подтолкнула лидеров партизанского движения к осознанию необходимости создания органа способного взять на себя защиту революционных завоеваний.

25 мая 1922 года Второй чрезвычайный Петропавловский съезд, проводившийся на территории, контролируемой партизанами, принял "наказ" облнарревкому. В нём наряду с перечислением других задач политического, социального и экономического строительства говорилось и о необходимости "организовать и поставить на должную высоту политическую государственную охрану на основании законоположений Д.В.Р., по получению же таковых из Совроссии, преобразовать в Ч.К.[20]".

И уже с первых дней восстановления советской власти, в ноябре 1922 года, в Петропавловске-Камчатском губревком приступает к созданию органа безопасности. И Местные власти не решили этой задачи, а с позиций наших дней мы априори понимаем, что они и не могли её решить. Но в период революционного романтизма казалось, что нет таких препятствий, которые не преодолеют большевики.

Сказалась здесь и психология партизанщины, сформированная за долгие годы нелегальной борьбы и сумевшая пленить ряды сторонников советской власти на Дальнем Востоке. На эту особенность обращал внимание председатель Революционного военного совета РСФСР Л.Д. Троцкий в 17 октября 1922 года, адресуясь в Политбюро РКП (б) и ГПУ: "Партизанщина на Дальнем Востоке имеет хронический характер, выработала, несомненно, большое количество профессионалов-партизан, среди которых немало анархии". Эти причины приведут к тому, что большинство руководителей местных органов в конечном итоге придется заменить, а некоторые бывшие вооруженные сторонники советской власти превратятся в её противников. Перечисленные тенденции в полной мере окажутся характерными для Камчатки…

Первоначально функции борьбы с контрреволюцией, иностранным шпионажем, контрабандой, хищническим промыслом пушнины и морских биоресурсов после восстановления в Петропавловске-Камчатском советской власти выполнял отдел юстиции и созданная при нём следственная комиссия. Её члены – застреливший подпоручика П.Д. Пояркова Григорий Трухин, Александр Федоров, Иван Семенов и другие занялись расследованием событий, связанных с пребыванием в Петропавловске администрации Х.П. Бирича, её борьбой с партизанами, устанавливали сочувствующих ей гласных городской думы и обывателей, "совершивших преступления против революции и законности".

Следствие велось неумело, часто на определение степени вины того или иного гражданина влияли личные симпатии и антипатии тех, кому новая власть вручила право карать и миловать. Может быть, поэтому те далекие события, которым не удалось дать четкие хронологические и оценочные характеристики по горячим следам, до сих пор вызывают споры и остаются по ряду параметров гипотетичными. Рассказы местных краеведов о периоде 1921 – 1922 годов страдают пристрастностью, часто лишены логики и последовательности. Особенно смешно выглядят попытки объяснить действия тех или иных лиц высокими патриотическими убеждениями, когда очевидно, что речь идет о явных корыстных интересах и предвзятости.

К сожалению, именно с этих позиций станут действовать и некоторые из камчатских коммунистов и сочувствующих им, кого губревком направит на работу в созданный его решением 11 декабря 1922 года губернский отдел Государственной политической охраны[21]. Среди его членов уже известные нам имена: Григорий Трухин,    Александр Федоров, Иван Семенов. В состав явочным порядком созданного органа вошли также Василий Зенков, Михаил Кунцевич. Возглавивший губернский отдел Н.К. Глушков, не имел опыта чекистской работы. Родившийся в Москве Николай Константинович в юношеском возрасте примкнул к партии анархистов, расплатой за его политическую деятельность стала служба в дисциплинарном батальоне во время Первой мировой войны. Летом 1917 года Глушков получает звание прапорщика, после октября переходит на сторону советской власти, служит в военных комиссариатах Красной армии.

Николай Константинович отличался огромной работоспособностью. Тот непродолжительный срок, в течение которого Н.К. Глушков возглавлял отдел ГПО, он, по свидетельству очевидцев, работал по 12 – 18 часов в сутки, выполняя в основном обязанности следователя и дознавателя. Но вскоре сам пришел к выводу, что не может работать в органах государственной безопасности. Сохранилось его заявление с просьбой освободить от занимаемой должности, где он называет причины, по которым возглавляемый им отдел не смог достичь сколь либо значимых результатов: "плохой подбор кадров, непонимание задач ГПУ и абсолютное незнание работы".

В дальнейшем Н.К. Глушков переберется в Якутию, станет одним из руководителей треста "Никельоловопродснаб". В 1938 году его арестуют по стандартному для тех лет обвинению в антисоветской агитации и пропаганде. Следствие продлится семь месяцев, но в конечном итоге Н.К. Глушкова освободят "за отсутствием состава преступления".

Отдел возглавит М.В. Кунцевич, но ненадолго. После появления на Камчатке легитимного чекистского органа, его вместе с помощником Трацевским    направят в Охотский уезд, в котором перманентно вспыхивали восстания местного населения. Очередное из них началось в 1924 году. К этому моменту в Охотске находились представители двух чекистских органов – уполномоченный ПП ГПУ по ДВО[22] Соловьев с помощником Чичулиным и уже известные нам уполномоченный Камчатского Губотдела ГПУ Кунцевич с помощником Трацевским. Здесь же был расквартирован хорошо вооруженный 67-й дивизион Государственного политического управления под командованием Дербута, насчитывавший около 70 штыков при нескольких пулеметах. (Снимок 16. "Михаил Владимирович Кунцевич")

Чекистские органы не сумели локализовать восстание, когда это представлялось возможным. Повстанческое движение, возглавляемое якутом Михаилом Артемьевым и тунгусом[23] Павлом Карамзиным, охватило почти все Охотское побережье и восточные районы Якутии. Один из руководителей Якутии К.К. Байкалов впоследствии отмечал, что причинами тунгусского восстания 1924 – 1925 гг. явились "уродливые формы военного коммунизма и бесчинства органов ОГПУ".

Кунцевич, как установит следствие, проведенное в 1925 году после подавления восстания, окажется одним из виновников роста протестных настроений среди аборигенного населения. Тунгусов и якутов заставят в очередной раз взяться за оружие незаконные репрессии, расстрелы и пытки.

Кунцевич, указывается в материалах следствия, "имел тесную связь и дружбу с местными коммерсантами и даже с активными сторонниками бандитов, как, например, колчаковец Харитонов и адъютант Яныгина[24] Габышев, с каковыми Кунцевич проводил время не только в пьянстве и разъездах по пикникам, а закрепил свою дружбу родством с ними, взяв себе в жены свояченицу Харитонова, а у Габышева крестил новорожденную девочку и был кумом".

Уполномоченный Камчатского губотдела брал взятки, использовал красноармейцев дивизиона ГПУ для устрашения и даже физического устранения должников своих новых родственников и друзей. "Отсюда, – делает вывод следственная комиссия, – и наличие денежных средств у Кунцевича, несмотря на дороговизну жизни в Охотске и сравнительно небольшой оклад жалованья — в среднем 140 рублей (от 118 до 170), причем Кунцевич за время службы (за 9 м-цев) имел возможность сделать переводы до 900 рублей, что дает повод предполагать получение Кунцевичем средств другим путем, помимо жалованья – т.е. взяточничество, а также присвоение конфискованного казенного имущества…".

Трибунал приговорил Кунцевича к высшей мере социальной защиты – расстрелу.

Вообще из состава явочно созданного камчатского отдела Государственного политического управления в легитимных органах ОГПУ не придется работать почти никому. Летом 1923 года Григория Трухина назначают начальником уездной милиции в Анадыре, еще ранее увольняют за беспробудное пьянство Александра Федорова.

Василий Зенков, возглавив в отряде Г.И. Чубарова группу разведчиков, 18 января 1923 года отправляется на север Камчатки и в район Гижиги – Наяхана для уничтожения отрядов есаула В.И. Бочкарёва-Озерова и казачьего генерала Н.А. Полякова. Труднейшая экспедиция прошла успешно, но только не для Василия Зенкова. Он погиб 3 апреля в бою за Наяхан.

Принято считать, что экспедиция Г.И. Чубарова на север современной Магаданской области стала заключительным этапом гражданской войны в Охотско-Камчатском крае. Хотя еще разгорится не одно восстание на Колыме, хотя еще предстоит разоружить в Аяне произведенного в генералы А.В. Колчаком А.Н. Пепеляева, но самые острые моменты этой борьбы остались уже позади.

Наступило время для работы органов безопасности.

Явочно созданный отдел ГПУ провел аресты в Петропавловске и в соседних с ним населенных пунктах граждан, очевидно сочувствующих белому движению и сотрудничавших с администрацией Бирича.

В январе 1923 года грузопассажирский пароход "Томск", ставший после установки на него четырех 120-миллиметровых орудий вспомогательным крейсером "Командарм Уборевич[25]", вывез во Владивосток более двух десятков бывших военнослужащих белой армии, выявленных камчатским отделом ГПУ. Перед этим, в конце декабря, этот же пароход доставил в Петропавловск 300 красноармейцев под командованием М.П. Вольского. В числе прибывших находились два сотрудника особого отдела. К сожалению, их фамилии мне установить не удалось. (Снимок 17. "Михаил Петрович Вольский (в центре), Владивосток, 1922 год")

13 февраля на Камчатке состоялось первое заседание губревтрибунала. Судили начальника местной милиции при администрации Бирича – Пригоровского. В сравнении с последующей судебной практикой рассмотрения дел по государственным преступлениям вынесенный ему приговор представляется относительно мягким – пять лет лишения свободы с конфискацией имущества.

Еще более удивительные наказания ревтрибунал вынес членам Петропавловской городской думы, которые, по сути, являлись активными помощниками Бирича. Главу ПГД Ч. Щипчинского, его товарища (заместителя) П. Новограбленова, городского главу Е. Колмакова и гласного В. Артюхина приговорили к 5 годам заключения условно с конфискацией четверти имущества. В связи с пятой годовщиной Октябрьской революции срок условного наказания осужденным сократили наполовину.

Центр не признал легитимность созданного явочным порядком на Камчатке отдела ГПУ. Видимо, поэтому с отрядом М.П. Вольского прибыли и сотрудники особых отделов. И в дальнейшем, до развертывания на Камчатке полноценного органа государственной безопасности, для решения оперативных задач в регион присылали сотрудников из Владивостока, Читы или Хабаровска. Например, когда в ПП ГПУ по ДВО стало известно, что радиотелеграфист на острове Беринга регулярно передает по радио японским респондентам информацию о положении на Командорах, для его ареста на корабле "Красный вымпел" командировали уполномоченного Приморского губернского отдела ГПУ М.И. Лозгачева.

Кроме выполнения своего прямого задания чекист также задержал подданного Японии Секия Наказо, скупавшего на реке Панкара[26] у местного населения рыбу на незадекларированном участке. Он же обменивал пушнину на спирт. Все товары у подпольного негоцианта конфисковали, а его самого во время очередного захода "Красного вымпела" в Петропавловск-Камчатский передали японскому консулу. Арестованный радиотелеграфист острова Беринга проследовал далее – во Владивосток.

Его заменил присланный из Петропавловска-Камчатского радист. Звали его Рудольф Иванович Абель. Да, уважаемый читатель, тот самый Рудольф Иванович. Хотя, возможно, что и не совсем тот самый. В историю советской разведки под этим именем вошел другой человек. Впрочем, не станем торопить события и на некоторое время сохраним интригу…

Перед тем, как оказаться на Дальнем Востоке, сын рижского трубочиста Рудольф Абель служил кочегаром на военных транспортах и миноносце "Ретивый" Балтийского флота, воевал в составе красных речных флотилий на Каме и Волге. Когда в центральных областях России немного утихли бури гражданской войны, Абеля, сдавшего еще в 1916 году в Петрограде экстерном экзамены почти за полный курс реального училища, направляют учиться в Кронштадтскую школу радиотелеграфистов.

В 1921 году в числе двух сотен балтийских моряков-добровольцев он отправился устанавливать советскую власть на Дальний Восток, и два года служил радистом на канонерских лодках Амурской флотилии. Полученная в Кронштадте профессия да еще неплохое знание английского языка и привели Абеля на остров Беринга.

Молодой краснофлотец с трудом освоился с необычной для себя обстановкой. Человек, чьё детство и юность прошли в Риге и Петрограде, не без удивления знакомился с туземным бытом алеутов, завезенных по воле Российско-Американской компании на Командорские острова. Обязанности радиста оказались не слишком обременительны. Рудольф Абель, имея время и желание прослушивать эфир, обнаружил немало интересного, о чем поспешил сообщить камчатским чекистам. Впоследствии они полученную берингийским радистом информацию передавали в Хабаровск. Так началось сотрудничество Рудольфа Ивановича с советскими органами безопасности.

Покинув в 1924 году военную службу, Абель работает электриком и радистом во Владивостокском отделении Совтрансфлота. Несколько раз посещает Камчатку. Причины поездок носят служебный характер.

Спустя два года Рудольф Абель получает место коменданта в советском консульстве в Шанхае, а через несколько месяцев переходит на службу в ИНО ОГПУ, исполняет обязанности радиста-шифровальщика в полпредстве СССР в Пекине. Здесь он обращает на себя внимание немногословностью, собранностью, умением быстро адаптироваться к незнакомой обстановке. Вспомнили и его обстоятельные радиодонесения с острова Беринга. Абелю предложили перейти на оперативную работу. (Снимок 18. "Рудольф Иванович Абель")

После специальной подготовки в октябре 1930 года его направляют в Маньчжурию. Здесь он становится очевидцем захвата северо-восточного Китая японцами, едва выживает в средневековом ужасе повсеместно устраиваемой захватчиками резни. И Абель делает все, от него зависящее, чтобы не допустить вторжения Японии в Советский Союз. Еще впереди вооруженные конфликты на озере Хасан и реке Халхин-Гол, которые заставят Токио относиться к северному соседу с уважением, а пока островные стратеги уверены, что им удастся разгромить Красную армию подобно тому, как они сокрушили вооруженные силы Российской империи в 1905 году.

Подробности работы в Маньчжурии Абеля до сих пор остаются засекречены. Есть сведения, что в этот период он часто появляется в портах.    Полученный им за командировку в Маньчжурию орден Красного Знамени говорит о том, что с заданиями Центра он справлялся успешно. К 1936 году Рудольф Иванович в совершенстве освоил немецкий, французский и английский языки.

С осени 1936 года Абель работает в центральном аппарате внешней разведки НКВД. Здесь он встречается с Вильямом Генриховичем Фишером. Знакомство скоро перерастает в большую дружбу. В марте 1938 года после ареста старшего брата Абеля – Вольдемара Ивановича, работавшего начальником политотдела Балтийского морского пароходства, Рудольфа Ивановича увольняют из органов. Некоторое время он трудится стрелком военизированной охраны, пока ему не назначают пенсии. В строй майор госбезопасности[27] Абель вернется в декабре 1941 года.

Его направляют во 2-й (зафронтовой работы) отдел НКВД, позднее преобразованный в 4-е управление, которое возглавлял старший майор государственной безопасности П.А. Судоплатов. Подразделение занималось организацией диверсионной и разведывательной работы в тылу противника. Во 2-м отделе НКВД служба вновь сводит Абеля и Фишера. Их семьи находятся в эвакуации, и чекисты переехали в одну квартиру, расположенную неподалеку от площади Дзержинского. Бывать им там, правда, приходилось редко.

О характере деятельности Р.И. Абеля можно судить по аттестации, написанной 27 марта 1945 года: "Обладает одной из специальных отраслей агентурной оперативной работы... Тов. Абель на практической работе успешно выполнял порученные ему ответственные задания... С августа 1942 года по январь 1943 года находился на Кавказском фронте в составе опергруппы по обороне Главного Кавказского хребта. В период Отечественной войны неоднократно выезжал на выполнение специальных заданий... Выполнял спецзадания по подготовке и заброске нашей агентуры в тыл противника".

Состояние здоровья не позволило Р.И. Абелю продолжать службу в органах госбезопасности после войны. В сентябре 1946 года он увольняется в запас. Скончается Абель спустя девять лет.

В.Г. Фишеру, который с 1948 года находился на нелегальной работе в Соединенных Штатах, сообщат о смерти Рудольфа Ивановича. Зная, что его друга и коллеги уже нет в живых, Вильгельм Генрихович после провала, произошедшего в 1957 году, назвался Рудольфом Абелем. Сообщив чужую фамилию, он дал знать Центру о своем аресте и о том, что отказался сотрудничать с американцами. Так в истории советской разведки появился второй Рудольф Абель.

Он по большей части и известен нашим соотечественникам. Такие порой неожиданные узоры рисуют человеческие судьбы.

События, связанные с созданием на Камчатке легитимного органа государственной безопасности, тоже развивались причудливо и интригующе.

23 мая 1923 года заместитель начальника Государственного политического управления при НКВД РСФСР Иосиф Станиславович Уншлихт подписал приказ № 213. От этой даты ведется отсчет на Камчатке деятельности органов государственной безопасности. (Снимок 19. "Иосиф Станиславович Уншлихт")

Приказ № 213 требовал от полномочного представителя ГПУ по ДВО Л.Н. Бельского "организовать Камчатский отдел по штату губотдела V кат[егории], с приданием особотделения поV кат., а контр-развед. отдела по 4 кат. штатов". (Снимки 20. "Приказ 213" и    21. "Приказ 213-2")

Учитывая расстояния, уровень развития транспорта и связи того времени, а также их состояние после гражданской войны, можно только удивляться, что уже в июле из Владивостока через Хакодате и Усть-Большерецк в Петропавловск-Камчатский прибыли оперативные сотрудники отдела и 60 красноармейцев дивизиона войск ГПУ под командованием Кобисского. После того, как состав дивизиона пополнят несколько десятков бойцов экспедиционного отряда М.П. Вольского, подразделение получит порядковый номер 90-й.

Группу прибывших в Петропавловск чекистов формировали из состава Приморского, Хабаровского и некоторых сибирских отделов ГПУ. Возглавлял прибывших сотрудников Иван Павлович Баранов. Но на Камчатке он задержится недолго. Скоро Баранов получит предписание полномочного представителя ОГПУ по ДВО Л.Н. Бельского вернуться с несколькими сослуживцами в Читу[28]. Как считается, причиной отзыва стала докладная записка прибывшего в той же группе старшего оперуполномоченного Карпова ответственному секретарю Камчатского губбюро РКП(б) В.М. Кручине. В ней сотрудник отдела сообщает партийному функционеру о попойках и скандалах И.П. Баранова и его ближайшего окружения во время длительного путешествия из Владивостока на Камчатку.

Но есть некоторые данные, которые позволяют говорить, что разгульная жизнь по дороге на полуостров стала лишь поводом для устранения неугодного сотрудника. В тот период на Камчатку "весело" добирались все, кому позволяли средства. Ходили слухи, что написать Карпову докладную записку "посоветовали" местные партийные власти. Они болезненно-ревниво встретили новость о роспуске созданного ими отдела ОГПУ.

Но, возможно, что основная причина развернувшегося противостояния заключалась в том, что Баранов начал интересоваться возможными контактами камчатских партизан с японскими военными властями. И частенько во всеуслышание заявлял, что разберется с камчатским руководством. Наиболее осведомленные местные краеведы сегодня допускают существование "особых взаимоотношений" между японцами и руководителями красного партизанского движения на полуострове. Во всяком случае, невозможно отрицать того факта, что за все время нахождения на Камчатке подданные микадо не организовали против партизан ни одной военной экспедиции, а также то, что местные большевики мирно уживались с японскими концессионерами и даже получали от них материальную помощь.

В упомянутом докладе промыслового досмотрщика Д.Н. Бахирева есть прямые ссылки на такие контакты: "По сообщениям же местных жителей, частные торговые фирмы японской державы, как-то "Нихон-Моохи" и "Кигу-Ча", привозя товары тем или иным способом, оставляют его военным партизанам советского правительства в тех районах, вплоть до оружия".

Пока не найдены документы, которые могли бы пролить свет на подоплеку противостояния губернского руководства и начальника отдела ГПУ.

2 июля И.П. Баранов письменно извещает камчатское руководство о том, что отдел сформирован, и он приступил к исполнению обязанностей начальника оперативно-секретной части. А спустя две недели Ивана Петровича заключают под домашний арест. Что вместили в себя две недели противостояния – достоверно неизвестно. Но, судя по всему, такое развитие событий стало настоящим ударом для И.П. Баранова. Сохранилась записка, в которой он почти униженно просит камчатские власти освободить его из-под домашнего ареста, напоминая о пытках и издевательствах, которые претерпел в "семёновских застенках".

В августе И.П. Баранов и группа чекистов, в том числе написавший докладную записку Карпов, покидают Камчатку. Никто из них на полуостров не вернется. Вскоре отправится в Читу и командир дивизиона Кобисский.

После камчатского инцидента И.П. Баранова понизили в должности, но в органах ГПУ оставили. Как оказалось, напрасно. Службу он продолжил в Славгородском[29] окружном отделе ОГПУ. Здесь в 1929 году он застрелит сосланного на поселение Н.П. Зубекина, как сказано в документах, "убежденного троцкиста". В этот раз уголовного суда И.П. Баранову избежать не удалось…

Руководить губернским отделом полномочный представитель ГПУ по ДВО Л.Н. Бельский назначит Иогана Яковлевича Ломбака. Он явился первым фактическим руководителем органа безопасности на Камчатке. При нём работа чекистов на северо-востоке страны приняла планомерный характер, начала оказывать серьезное влияние на нормализацию жизни в регионе. Он же явился организатором пограничной охраны на северо-востоке страны. Дело в том, что руководитель органа безопасности на Камчатке в 1926 – 1938 годах являлся одновременно и начальником местного, 60-го, пограничного отряда. (Снимок 22. "Иоган Яковлевич Ломбак")

Службу в органах безопасности И.Я. Ломбак начал следователем Томского губернского отдела ЧК и успел зарекомендовать себя вдумчивым серьезным работником, что и подтвердил на Камчатке.

Вот, что он вспоминает об этом периоде: "Осенью 1923 года меня назначили начальником Камчатского губотдела ОГПУ в Петропавловске-Камчатском. К месту новой службы добираться пришлось через Японию, так как регулярной связи с Камчаткой в то время мы еще не имели. После длительных переговоров в японском консульстве во Владивостоке я получил разрешение на проезд через Токио, Хакодате. Со мной отправился мой сотрудник В.И. Васильев. Мы не имели права задерживаться в японских городах, не имели права иметь при себе оружия. В октябре[30] 1923 года на японском пароходе прибыли в Петропавловск.

На территории области действовали иностранные торговые фирмы, имела хождение иностранная валюта, рыбный промысел почти целиком находился в руках японских фирм, функционировали всевозможные притоны. В западной части губернии находились остатки армии генерала Пепеляева… Средств связи и управления в губернии не имелось, за исключением радиостанций в Петропавловске, Охотске и Анадыре[31]. Передвижение – только ездовые собаки. Перед партийными и советскими органами стояла задача: обеспечить население продовольствием и охотничье-рыболовным снаряжением, что позволило бы подорвать деятельность иностранных фирм. Необходимо было создать советский рыбный промысел. Требовалось провести большую работу среди населения по развитию сельского хозяйства. Гражданская война закончилась, а нам приходилось сражаться с бандами, состоявшими из недобитых белогвардейцев, и отрядами японцев".

Последнее замечание И.Я. Ломбака относительно вооруженных столкновений с японцами не является литературным преувеличением. Рассказ об одном из них также содержится в записках начальника Губотдела    ОГПУ[32]. Они относятся к периоду, когда на Камчатку прибыл сформированный во Владивостоке 60-й пограничный отряд, принявший под охрану государственную границу в Охотско-Камчатском крае. Вновь обратимся к воспоминаниям И.Я. Ломбака: "В июне 1926 года по западному побережью был направлен пароход с отрядом пограничников для охраны наших морских рубежей. Ими и был задержан японский плавучий консервный завод, ведший в территориальных водах незаконную ловлю краба. О задержании мне доложили по радио. Одновременно сообщили, что на горизонте появился японский эсминец, направлявшийся к нашему пароходу. Я приказал на судне-нарушителе оставить небольшой конвой, а остальным следовать по назначению.

Впоследствии выяснилось, что миноносец снял с краболова наш конвой и высадил его на берег. Об этом инциденте я доложил в Москву".

16 июля 1926 года послу Японии в Советском Союзе Народный комиссариат по иностранным делам СССР вручил ноту, касающуюся событий, о которых рассказал Ломбак. Не могу сказать, что протест НКИД заставил наших соседей с должным уважением относиться к границам суверенного государства. Буквально спустя несколько дней на этом же участке западного побережья произошел новый конфликт между чекистами и японскими военными моряками.

В августе 1922 года возле устья реки Озерной во время шторма затонул японский крейсер "Нийтака". Почти все члены экипажа во главе с командиром погибли. С тех пор моряки Страны восходящего солнца каждую годовщину трагедии выходили на берег, чтобы провести церемонию поминовения погибшего экипажа. При этом местные власти никто не предупреждал о подходе иностранного военного корабля и готовящейся высадке вооруженных моряков. Пока побережье не охранялось, такое бесцеремонное вторжение на территорию суверенного государства сходило японцам с рук. Но в устье реки Озерной с учетом ее рыбных богатств и того, что здесь находился один из самых больших по тем временам камчатский поселок, заставу выставили уже летом 1926 года.

В августе на траверзе поселка Озерновского встал на якорь японский миноносец. Его командир попросил разрешения у начальника заставы высадить на берег вооруженных моряков для совершения церемонии в память погибшего крейсера. Пограничник ответил, что решение подобного вопроса находится не в его компетенции. Отказ японцев не остановил. Они выслали к берегу несколько шлюпок с вооруженными матросами и офицерами. Пограничники после непродолжительной перестрелки, опасаясь, что миноносец откроет артиллерийский огонь, отошли в горы. В следующем году японцам уже не позволили высадиться на берег до получения официального разрешения.

Одно из первых уголовных дел, рассмотренных камчатскими чекистами, касалось обвинения бывшего штабс-капитана Владимира Даниловича Жиганова в принадлежности к контрразведке атамана Калмыкова[33]. Из других следственных материалов именно это дело я выбрал по одной, но очень важной причине. (Снимок 23.    "Владимир Данилович Жиганов")

Благодаря стараниям публицистики последних десятилетий у наших соотечественников сложилось стойкое убеждение, что после гражданской войны все офицеры, служившие в белой армии, уничтожались ВЧК и сменившим её ОГПУ без суда и следствия. Определенные основания для таких выводов можно при желании отыскать, но реальность всегда оказывается шире тенденциозных представлений о ней.

Началось расследование с заявления бухгалтера рыбных промыслов ОКАРО[34] Константина Семеновича Калышевича, переданного уполномоченному ОГПУ в Усть-Камчатске Савицкому    11 июля 1925 года. Работник Охотско-Камчатского акционерного общества сообщал, что на местных промыслах он случайно встретил бывшего штабс-капитана Владимира Даниловича Жиганова, с которым у него в мае 1922 года произошел во Владивостоке конфликт. В тот период власть в Приморье принадлежала правительству братьев Меркуловых.

В ходе пустяковой ссоры офицер стрелял в Калышевича из револьвера, но, по счастливой случайности, промахнулся. Бухгалтер обратился в милицию. Жиганова задержали, но после непродолжительных разбирательств отпустили. Калышевич объясняет это тем, что за офицера вступился его отец – известный приморский домовладелец. Видимо, сказалось и то, что Жиганов сам служил в милиции, занимая должность надзирателя 4-го участка. Кроме этого, ходили слухи, что в прошлом штабс-капитан имел отношение к контрразведке Калмыкова. За офицером, равно как и за всей его семьей, во Владивостоке закрепилась репутация людей, способных на самые гнусные поступки. Как рассказали бухгалтеру его знакомые, "Жигановы вообще со всеми расправляются безнаказанно".

Следователь, который через некоторое время после конфликта со штабс-капитаном вызвал Калышевича для дачи показаний, так же посочувствовал бухгалтеру, что у него "произошел такой инцидент с Жигановым", и откровенно сказал о нежелании вмешиваться в разборки между ними. А после того, как штабс-капитан, встретив Калышевича на улице, пообещал бухгалтера убить, последний посчитал за благо покинуть Владивосток.

    Вернулся в Приморье Константин Семенович незадолго до вступления во Владивосток Красной армии. После установления в городе советской власти Калышевич, служа в губмилиции, безуспешно пытался отыскать Жиганова. Бывший штабс-капитан к тому времени Владивосток покинул. По словам самого Владимира Даниловича, "предчувствуя мобилизацию Меркуловых, решил куда-нибудь уехать". Этим "куда-нибудь" стали рыбные промыслы Демби в Усть-Камчатске. Впоследствии, уже находясь в Харбине, Жиганов писал: "Зиму 1922-1923 гг. состоял заведующим Нижне-Камчатским училищем, введя отмененный Закон Божий, который сам преподавал до конца учебного года, несмотря на приход туда в феврале большевиков… В 1923 г. организовал Союз рыбаков долины р. Камчатка, который объединил две тысячи рыбаков долины. В этом же году, опираясь на Союз, устроил забастовку, длившуюся 21 день и преследовавшую цели борьбы с Центросоюзом[35]. В 1924 г. организовал Религиозное общество, которое возобновило, закрытую в 1918 г. Усть-Камчатскую церковь".

Неизвестно чем бы завершился камчатский отрезок жизни Владимира Жиганова, не повстречай его Калышевич. Заявление уполномоченному ОГПУ в Усть-Камчатске Константин Семенович завершил очень эмоционально, теряя способность логично излагать обуревавшие его чувства:

"Жиганова я вообще считаю социально опасным, т.к. он из мнимого оскорбления офицерского достоинства, мелочных расчетов готов был убить человека, то политически инакомыслящий (он белогвардеец до мозга костей) враг, которого нужно угробить, таков его отец, мать и его братья. Я и теперь, при Советской власти, опасаюсь, как бы из-за угла не получить пули, дабы только избавиться от излишнего свидетеля, от Жиганова всего можно ожидать…".

Савицкий, получив такое заявление, принял меры к задержанию штабс-капитана. Тот арест принял эмоционально, но сопротивления не оказывал. С попутной шхуной офицера с двумя вооруженными милиционерами отправили в Петропавловск-Камчатский.

Первый допрос задержанного заместитель уполномоченного Камчатского губернского отдела ОГПУ Могугин провел 13 августа 1925 года. Тогда же он вынес постановление об аресте Жиганова с содержанием его в Камчатском исправительно-трудовом доме[36]. Впрочем, пробыл там Владимир Данилович недолго. Уже через день меру пресечения ему изменили на подписку о невыезде.

Штабс-капитан на допросы приходил регулярно, на вопросы Жиганов отвечал, как казалось Могутину, с каким-то плохо скрываемым вызовом, но достаточно откровенно. Офицер, участник первой мировой войны, командовавший ротой в одном из батальонов смерти[37] Юго-Западного фронта, служил в войсках А.В. Колчака и В.О. Каппеля, подтверждал, что командовал пулеметной командой в полку, который входил в состав частей И.П. Калмыкова, но решительно отрицал причастность к контрразведке атамана. Подследственный старательно подчеркивал, что в боях против Красной армии практически не участвовал, карательных экспедиций избегал. Отрицал штабс-капитан и обвинения Калышевича, заявив, что стреляет прекрасно, и, решив убить бухгалтера, не промахнулся бы…

Камчатский отдел ОГПУ послал запрос приморским коллегам о Жиганове. Во Владивостоке располагали только весьма приблизительными сведениями о его семье, не имея никаких материалов о самом Владимире Даниловиче. Не удалось камчатским чекистам и дополнительно расспросить Калышевича. Закончив дела в Усть-Камчатске, он вернулся в Приморье и там следы бухгалтера затерялись. С августа по октябрь следствие не продвинулось ни на шаг. Несколько раз Жиганова допрашивал И.Я. Ломбак, но штабс-капитан к показаниям, данным ранее, ничего существенного не добавил.

С учетом того, что покушение на убийство Калышевича произошло на территории Владивостока, в Петропавловске приняли решение направить подследственного приморским коллегам. Хабаровск передачу санкционировал. С Жиганова взяли слово, что он по прибытию во Владивосток явится в местный отдел ОГПУ, и вручили билет на пароход. В октябре 1925 года бывший штабс-капитан покинул Камчатку, а вместе с ней, как выяснится впоследствии, – и Советский Союз.

Пароходы того периода на переходе от Петропавловска до Владивостока делали промежуточную остановку в одном из японских портов, чаще всего в Хакодате. Не являлось исключением и судно, на котором путешествовал Жиганов. В Хакодате он сошел с парохода и больше на него не вернулся.

В конце декабря Жиганов объявился в Шанхае. Там он занялся издательской деятельностью, стал членом Союза освобождения России. И последнее обстоятельство наводит на мысль о том, что Калышевич, возможно, не грешил против истины, называя Жиганова "белогвардейцем до мозга костей".

Союз освобождения России (СОР) вместе с Братством русской правды входили в число организаций, занимавшихся вербовкой и предварительной подготовкой белоэмигрантов к диверсионно-разведывательной работе на территории Советского Союза. Определенная часть агентуры перед заброской в СССР проходила специальные курсы в школах, легендированных под курсы подготовки водителей, трактористов, электротехников и других. Отсюда и названия оперативных дел, заведенных органами ОГПУ на Дальнем Востоке – "Автомобилисты" и "Трактористы". По ним проходили десятки агентов, заброшенных в Советский Союз из Маньчжурии. Отметились тесными контактами со спецслужбами Японии и печатные органы эмиграции, с которыми сотрудничал В.Д. Жиганов. При редакции газеты Русской фашистской партии "Нация" с 1934 по 1938 годы действовали курсы подготовки разведчиков, предназначенных для нелегальной работы на территории Советского Союза. В них прошли обучение около 200 человек.

Однако прямых сведений о том, что В.Д. Жиганов имел касательство к диверсионно-разведывательной работе против СССР, нет.

После окончания второй мировой войны, он подобно многим русским эмигрантам, проживавшим в Маньчжурии перебрался в Австралию, где и скончался в преклонном возрасте.

И.Я. Ломбака после того, как стало известно о бегстве Жиганова за границу, вызвали в Хабаровск. Пришлось давать объяснения. Впрочем, этот эпизод существенного влияния на карьеру Иоганна Яковлевича не оказал.

В течение трех лет руководил И.Я. Ломбак Камчатским отделом ОГПУ. В ноябре 1926 года он уезжает в Москву для учебы в высшей пограничной школе. (Снимок 24. "Сотрудники окружного отдела ОГПУ, в первом ряду справа И.Я. Ломбак")

После её окончания Ломбак принимает участие в конфликте на КВЖД, служит в Благовещенске, в Крыму, на Урале. На Камчатку он вернется в 1937 году, чтобы возглавить областное управление НКВД, но ненадолго. В марте 1938 года его увольняют из органов. Вновь о нем вспоминают после начала Великой Отечественной войны. В июле 1941 года полковник Ломбак возвращается в строй. В мае следующего года его назначают командиром 917-го стрелкового полка 249-й Эстонской стрелковой дивизии, которую он вскоре и возглавит, получив в мае 1943 года воинское звание "генерал-майор". После войны И.Я. Ломбак долгое время руководил министерством внутренних дел Эстонии.

Первый начальник органа безопасности на северо-востоке страны награжден двумя орденами Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, другими высокими государственными наградами.

А еще Иоганн Яковлевич стал первым, кому на Камчатке удалось подняться в воздух. При его активном участии в Петропавловске в конце 1924 года создается планерная секция. Её члены собственными руками построили летательный аппарат без мотора. Полеты назначили на 18 марта 1926 года. Для запуска планера избрали Никольскую сопку. Первая попытка Ломбака взлететь не удалась. Он едва серьезно не пострадал, его отговаривали от второй попытки, но чекист все-таки рискнул. А далее, как писал петропавловский краевед Г.Н. Романов, "Ломбак поднял в воздух над скованным льдом Култушным озером созданный руками камчатцев первый планер северо-востока". Посадка прошла успешно.

И.Я. Ломбак    находился среди тех, кто туманным утром 20 июля 1924 года встречал в порту Петропавловска-Камчатского пароход "Ольга". Он вошел в Авачинскую бухту, немилосердно заливая окрестности черным дымом от плохого приморского угля. Тяжело вздрогнув, ржавая якорная цепь, грохоча, заскользила в светло-зеленую воду Петропавловской бухты. На пароходе находились 50 бойцов, прибывших для пополнения 90-го Отдельного дивизиона войск ОГПУ.

Стук их подкованных сапог по деревянным настилам петропавловских тротуаров провозгласил новый период в установлении законности и правопорядка на северо-востоке страны и борьбы с иностранной экспансией. [1] Китайский поход 1900 -1901 гг., русско-японская и первая мировая войны.

[2] Радиотелеграфная служба на тихоокеанском побережье Российской империи подчинялась военно-морскому ведомству.

[3] Япония продолжала считать императорского посла В.Н. Крупенского официальным представителем России вплоть до официального признания в 1925 году Японией Советского Союза. Долгое время после Октябрьской революции В.Н. Крупенский даже оставался дуайеном дипломатического корпуса в Токио.

[4] В справке заведующего Камчатского Губотуправ Щербакова на запрос Отдела ГПУ 15 августа 1923 года сообщается: "Камчатская губерния занимает 1182000 кв. верст, Петропавловский [уезд] 339687 кв. в., Гижигинский 185374 кв. в., Командорский 1524 кв. в., Охотский 158369 кв. в., Чукотский и Анадырский около 497000 кв. в. По данным 1916 года в губернии имеется 266 поселений, 4636 хозяйств и 35579 человек населения обоего пола.

[5] Часть особого назначения.

[6] Император Японии с 1912 по 1926 гг.

[7] Караев Александр Иванович, камчатский рыбопромышленник, открыто вставший на сторону советской власти. Боролся с иностранными браконьерами на севере Камчатки и Чукотке.

[8] По другим данным капитан 1 ранга Константин Карлович фон Нерике после описываемых событий все-таки уцелел и проживал в Эстонии и Швеции. Но возможно, что данные о жизни после окончания гражданской войны в России касаются его брата – Александра Карловича фон Нерике.

[9] Офицеров А.И. Караев нанял для охраны и управления промыслами.

[10] Так в документе, видимо, медвежьих шкур.

[11] Орфография и написание строчных и прописных букв сохранены.

[12] С марта 1898 года колония Германии. Капитулировала перед англо-японскими войсками 7 ноября 1914 года.

[13] Гражданский чин соответствовал званию генерал-лейтенанта.

[14] С началом первой мировой войны Санкт-Петербург был переименован в Петроград.

[15] Орфография и пунктуация подлинника здесь и далее сохранены.

[16] Документ, дающий право находиться на территории крепости Владивосток.

[17] Год начала первой мировой войны.

[18]Атаман Семёнов Григорий Михайлович (1890 – 1946), генерал-лейтенант, один из руководителей белого движения в Забайкалье и на Дальнем Востоке. [19] Дальневосточная демократическая республика (ДВР) создана в 1920 году как буферное государство между Советской Россией и Японией. Просуществовала до 15 ноября 1922 года.

[20] На Камчатке, видимо, не знали, что ВЧК упразднена 6 февраля 1922 года с передачей её функций Государственному политическому управлению (ГПУ) при НКВД РСФСР.

[21] Так назывались органы государственной безопасности Дальневосточной республики, вскоре на Камчатке, входившей в состав РФСФР, ошибку исправят и переименуют орган политического дознания в ГПУ.

[22] Дальневосточная область существовала с 15 ноября 1922 года по 4 января 1926 года, административный центр – Чита. 4 января четыре дальневосточные области (Амурская, Камчатская, Приморская и Хабаровская) образовали Дальневосточный край с центром в Хабаровске.

[23] До 1931 года общепринятое название эвенов.

[24] Капитан Яныгин Иван Иннокентьевич, один из руководителей белого движения в Якутии и на Колыме. Известен жестокими расправами над коммунистами, красноармейцами и сочувствующими советской власти.

[25] Уборевич Иероним Петрович, командующий 5-й армией РККА, освободившей Приморье. В 1937 году репрессирован по "делу Тухачевского".

[26] Ныне Ивашка.

[27] До 1943 года звания сотрудников госбезопасности отличались от воинских званий, установленных для РККА. Сержант госбезопасности соответствовал званию лейтенанта Красной армии, мл. лейтенант г/б – ст. лейтенанту, лейтенант г/б – капитану, ст. лейтенант г/б – майору, капитан г/б – подполковнику, майор г/б – полковнику, старший майор г/б – генерал-майору.

[28] Полномочное представительство ГПУ по Дальневосточной области, возглавляемое Л.Н. Бельским, а с октября 1923 года А.П. Альповым, до 15 сентября 1923 года находилось в Чите, затем переведено в Хабаровск.

[29] Славгород, районный центр Алтайского края.

[30] Воспоминания И.Я. Ломбак писал в 60-х годах прошлого века, и, видимо, не имел под рукой документов, относящихся к камчатскому периоду его службы. На самом деле он прибыл в Петропавловск-Камчатский в последних числах августа. Сохранился протокол заседания Камчатского губкома РКП(б) от 4 сентября 1923 года, на котором Ломбак присутствует. В резолюции заседания также упоминается его фамилия: "Считать товарища Ломбака и товарища Васильева приступившими к исполнению обязанностей".

[31] Здесь И.Я. Ломбак вновь ошибается. Радиостанции также имелись на острове Беринга и в Наяхане. Впрочем, это замечание общей картины не меняет.

[32] ОГПУ при СНК СССР (Объединенное государственное политическое управление при Совете народных комиссаров СССР) образовано из ГПУ при НКВД РСФСР постановлением Президиума ЦИК СССР от 15 ноября 1923 года после учреждения в 1922 году СССР — первоначально союза четырёх советских республик.

[33] Иван Павлович Калмыков – атаман Уссурийского казачьего войска, генерал-майор, один из последовательных противников Советской власти. В феврале 1920 года, после того, как эмигрировал в Маньчжурию, был арестован китайскими жандармами по обвинению в расстреле представителя шведского Красного Креста Хедблюмма и в артиллерийском обстреле на Амуре китайской канонерской лодки. Убит китайцами при попытке бежать в сентябре 1920 года. По словам американского генерала У. Грейвса, "Он был самым отъявленным негодяем, которого я когда-либо видел".

[34] Охотско-Камчатское акционерное рыбное общество, существовало в 1924 – 1926 гг.

[35] Центральный союз потребительских обществ России. Существует до сего дня.

[36] Так в первые послереволюционные годы назывались тюрьмы.

[37] Батальоны смерти, созданные в русской армии весной и летом 1917 года подразделения, состоящие из добровольцев, готовых личным примером заставить основную массу разваливавшейся армии продолжать войну.